Цветок из Кирены

Во-вторых, нужно съездить в Фаидию — это в нескольких десятках километрах к югу от Шахата, где к склонам Джебель-эль-Ахдара подступает пустыня. Дело в том, что наш старый добрый Плиний сообщает в своей пятой книге, глава 33, будто земля Кирены на двадцать четыре километра от моря поросла деревьями, дальше такую же полосу занимают злаки, а затем в полосе шириной сорок восемь километров на четыреста километров в длину не растет ничего, кроме лазера (то есть сильфия). Правда, Плиний не бывал в Киренаике. И никогда не видел сильфия, ведь в другом месте своих сочинений он сам говорит, что при нем сильфий уже был истреблен (первый век нашей эры). Поэтому нам с Луллу было невдомек, как же он мог писать, что в такой-то области Киренаики не растет ничего, кроме лазера (сильфия)? Тем не менее мы решили на всякий случай проехать в глубь страны и проверить.

Не мешало также попытаться раздобыть две-три монеты с изображением сильфия или хотя бы снимок таких монет. Мы читали у современных ботаников, что на одних монетах вычеканено все растение, на других— только плоды, а ведь нам как раз и надо было установить, как выглядели эти плоды. Цветение дриаса близилось к концу, через несколько дней можно было ожидать появления полностью сформировавшихся плодов.

По чести говоря, наш интерес к сильфию поумерился после того, как мы узнали, что «наш» сильфий убивает скот наповал. А я к тому же так сильно увлекалась другими представителями флоры, которыми изобиловала здешняя земля, что временами просто забывала о сильфии.

Но сейчас полчища цветущего дриаса напомнили нам, ради чего мы, собственно, приехали в эту страну. И при мысли о том, сколько времени утекло, мы решили подтянуться и приналечь на главный предмет наших исследований.

К счастью, в Сусе в гостинице нашлись свободные номера. После того как было достигнуто соглашение (впрочем, согласны были не столько мы, сколько директор) относительно цены за номер, нас проводили через заднюю дверь наружу, потом за угол к лестнице, которая сначала поднималась вдоль торца, затем изгибалась под прямым углом и приводила к платформе на задней стене. Ступени были очень высокие и крутые, и когда мы, тяжело дыша, взобрались на платформу, сильный ветер едва не увлек нас вниз по встречной лестнице, идущей с другого торца, но мы крепко ухватились друг за дружку и за стену и с великим напряжением сил поднялись по последнему пролету на тот этаж, где находились наши комнаты.

Осмотревшись и установив, что настольные лампы не горят, а верхний свет слишком слабый — вечером нельзя будет ни читать, ни писать, что совмещенный санузел в коридоре на редкость грязный, что из крана и душа над ванной не идет ни холодная, ни горячая вода, мы занесли в рубрику плюсов тот факт, что из наших окон открывается вид прямо на исхлестанное штормом Средиземное море.

Было и еще одно смягчающее обстоятельство. Правда, его нельзя было рассмотреть из окна, но по прежним вылазкам сюда мы уже знали, что из гостиницы всего десять минут хода до прекрасных древних развалин Аполлонии на берегу.

Мы посвятили этим развалинам не один час и не один день. Луллу шныряла, как ласка, по пещерам и вырубленным в скалах склепам. Правда, там было больше консервных банок, пробок и прочих следов кратковременного пребывания туристов и бедуинов, нежели древних сокровищ, но это не смущало мою подругу, помешанную на кладах. А я разрывалась между прекрасными колоннами на фоне голубого неба и тысячами цветов на земле.

И здесь тоже встречались цветы, каких я еще не закладывала в пресс.

На каменных стенах прилепился крохотный мезембриантемум[34] с мясистыми листочками и булавочными головками белых цветков. Там, где расступались сине-фиолетовые цветки нежной герани, розовели мягкие ковры маленьких звездчатых распростертых минуарций[35].

Был тут и синецветный растопыренный цикорий; его листья иногда едят как салат. Это растение сродни нашему цикорию[36], но оно более разлапистое, и цветки у него помельче, чем у нашего кофейного суррогата.

Не обошлось и без старых знакомых, о которых я говорила прежде: маков, хризантемумов, красных, синих и фиолетовых синяков, огуречника, воловика и прочих.

Но мне довелось найти тут и более редкостный экземпляр.

Разумеется, я, дилетант в ботанике, ничего не подозревала, закладывая в пресс несколько экземпляров одного растения с желтыми цветками, представителя сложноцветных. Но когда я в Каире передала собранные мной образцы Виви Текхольм и она, обладая зорким глазом специалиста и фантастической эрудицией, тотчас опознала все мои цветы, эта желтая хризантема заставила ее призадуматься.

Однажды утром, зайдя, как обычно, в ее ботанический кабинет в Гизском университете (хозяйка в это время читала лекцию), я стала просматривать свою коллекцию. Помощник Виви аккуратно расклеил все мои образцы на специальной бумаге, а сама Виви накануне заполнила на машинке ярлычки латинскими наименованиями. И вот теперь, дойдя до моего желтого представителя сложноцветных, я прочла: «Астерискус, новый вид».