Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

- Как мерзко в этом месте! – воскликнул командир. – Почему вы так содержите узников?

- Так содержатся самые страшные грешники, - ответил ему невозмутимый жрец в белой одежде, то ли спустившийся за солдатами, то ли вышедший откуда-то из глубины коридора.

Начальник отряда неприязненно взглянул на “божественного отца”.

- Так заслуженно наказан преступник, которого вы собираетесь отнять у бога, - сказал жрец.

Мужчина передернулся и, не отвечая, приказал открыть камеру.

Картина, представшая отряду, смутила и ужаснула даже воинов – почти нагой исхудалый до костей человек неподвижно лежал на соломе, слипшейся от грязи… и, судя по запаху, от его собственных испражнений. Этот человек зарос черными волосами, лицо скрыла огромная борода, так что невозможно было понять, был ли он красив.

Красив? Кто мог говорить о красоте в таком месте?

- Да вы сами преступники! – воскликнул начальник отряда, наконец обретя дар речи.

Жрец за его спиной не ответил.

Больной пошевелился и повернул голову к вошедшим; глаза его ярко заблестели, и он попытался что-то сказать, но вышло только невнятное бормотание.

- Прикажи принести воду, натрон и бритву, - отступив и прикрыв ладонью нос, сдавленно приказал начальник отряда. – Нужно отмыть и побрить его, прежде чем вывести на улицу.

Жрец молча повернулся и вышел, не унижая себя дальнейшими спорами. Он думал о том же, что и Тотмес – что Амон рассчитается за такое кощунство позднее.

Через некоторое, довольно значительное, время два храмовых раба принесли и с трудом спустили вниз огромную лохань, полную теплой воды; за ними шел третий раб, перекинувший через плечо новую одежду. В руках у него была плошка с натроном и бритва.

Начальник отряда велел всем покинуть камеру; сам он остался, чтобы проследить за процедурой, несмотря на большое отвращение к происходящему.

Рабы подняли с соломы костлявое тело и сдернули с больного лохмотья; Аменемхет вздрогнул и застонал, казалось, плохо сознавая, что происходит. Он даже утерял способность стыдиться. Начальник отряда отвернулся.

Некоторое время он слышал за спиной плеск и иногда – короткие стоны.

Потом ему сказали, что узник готов. Мужчина с опаской обернулся, не зная, что увидит – и увидел, к большому изумлению, человека, очень похожего на тех жрецов, что пытались его не пустить сюда: с бритой головой и гладким лицом, в белой одежде. Только он был чудовищно худ. Аменемхет повел большими черными глазами, скосив их на него, и начальник отряда понял, что этот молодой человек был очень красив… когда-то. Если его вылечат, он снова станет таким, как был. Волна неприязни к сытым надменным слугам Амона поднялась в воине Рамсеса, и он с трудом заставил себя действовать дальше, как намеревался.

По его приказу рабы вытащили больного из камеры и подняли по лестнице наверх; начальник отряда взбежал следом, чтобы не упустить ничего. Вдруг он испугался, что каким-то образом Аменемхета отнимут у него – этого жреца, принадлежащего другим жрецам!

Но слуга фараона увидел, что его люди окружили Аменемхета, а храмовые рабы и жрецы остались в стороне; он вздохнул с облегчением.

- Подайте для него носилки, - громко приказал он. – Этот человек не сможет идти сам, а его еще потребуется везти на корабле.

Почему-то он оправдывался перед служителями Амона, хотя действовал по приказу своего и их собственного повелителя.

- Принесите для него носилки, - с отвращением и одновременно удовлетворением приказал сам верховный жрец, видя, что никто из его людей не спешит помочь преступнику.

Аменемхета погрузили в носилки – он так и не задал ни одного вопроса о том, кто за ним явился и что хотят с ним сделать. Верховный жрец неотрывно следил, как его уносят, а когда солдаты скрылись, прошептал им вслед проклятие.

***

Аменемхет смутно понимал, что его судьба переменилась – отдельные слова, которые он улавливал, сказали ему, что это перемена в лучшую сторону. Его не убьют, а передадут в другие руки, и обращение с ним, скорее всего, станет лучше…

Сестрица постаралась.

Он презирал ее – уверенный, что для его спасения Меритамон легла в постель одного из приближенных фараона… скорее всего, Хорнахта. Разумеется, она негодует сейчас и отрицает это! Любая женщина стала бы! Все они подлы и развратны… только одна не вызывала у него таких чувств. Он не мог думать о ней обыденно. Никогда не сможет.

Тамит оставила в его душе болезненное изумление, благодарность, которую он до сих пор ощущал не только душою, но и всем телом. Теперь, когда она покинула его, он всем существом ощущал любовь к ней – вкусу ее губ и кожи, ее смеху, ее речи. Каким напитком жизни она для него была! Аменемхет не сомневался, что ее исчезновение связано с неизбежностью – может быть, ее уже схватили; а может, ей удалось спастись. Он был этому рад.

Единственное, чему он еще мог радоваться.