Цветок смерти, или Правдивая история Рас-Альхага, единственного мага, который умел колдовать без головы (СИ)

Увиденное заставило меня ахнуть: мне показалось, будто Оружейная башня сошла со своего каменного ложа и шагнула мне навстречу. Она стояла столь близко, что я мог разглядеть выщербленные камни со всеми их трещинами и сколами, свежий зеленый мох, заполнявший стыки кладки, глиняную черепицу крыши и даже встрепанную ворону, чистившую перья на трубе дымохода.

Я отнял трубу от глаз, и башня вернулась на свое место. Приблизил опять — и вновь башня оказалась на расстоянии вытянутой руки. Колдовство! — восхищенно подумал я, крепко зажал находку подмышкой и принялся спускаться.

Мало-помалу привыкал я ко дворцу, а дворец привыкал ко мне. Сложнее удавалось привыкнуть к людям. Чтобы не выдать себя, мне приходилось прилагать усилия. Тогда я полагал это удачей, однако годы спустя понял, что моя удача объяснялась отсутствием у Ариовиста настоящих друзей, которые знали бы его настолько близко, чтобы различить подмену.

— Маркиз Лукреций Орли, старший сын герцога Орли, ваш приятель, — прошептал мне на ухо Браго.

Передо мною расшаркивался молодой человек, роскошью одежд и украшений могущий поспорить с убранством Парадного зала. На боку его болтался меч в усыпанных самоцветами ножнах. Жесткий от золотой вышивки дублет плотно прилегал к телу. Худощавый и гибкий, с медными кудрями до плеч, с точеными чертами породистого лица, Лукреций мог бы показаться совершенством, кабы не капризно изогнутые губы и морщины, что, начинаясь от крыльев носа, взрезали кожу безжалостно и четко, начисто перечеркивая то доверие, каким откликаются на красоту людские сердца. По-женски холеные руки маркиза искрили перстнями. Среди них я разглядел тот самый железный перстень, о котором упоминал посол къярнского короля. В окружении бриллиантов и яхонтов простое кольцо смотрелось в высшей степени нелепо, хотя кто это выдумал, будто узилище демона должно отличаться изяществом?

— Мой приятель? — позволил я себе усомниться, однако Браго заверил:

— Вы на пару выпивали и ухлестывали за фрейлинами.

— Как мне поступить, если он захочет восстановить былую дружбу? — общество надменного щеголя не прельщало меня.

— Воля ваша. Однако смею заметить, что преждевременно доверять ему там, где дело не касается развлечений. А вот другой ваш добрый друг — виконт Наркисс Блистательный.

Пряжки туфель виконта были отделаны жемчугом и драгоценными каменьями, раззолоченные каблуки стучали по паркету не хуже козлиных копыт. На богато украшенной перевязи висел кинжал-базилард в бархатных ножнах. Пена белоснежных кружев ниспадала с шеи, сбегала за ворот дублета и вновь выплескивалось из рукавов, обтекая запястья. Породистые черты лорда Наркисса отмечала печать порока: у него был алый влажный рот, удлиненное лицо, добрую половину которого занимал тонкий и острый нос, и томные глаза под полуопущенными веками. Лихорадочный румянец озарял бледную кожу.

— Граф Ильго, с ним вы тоже были близки.

Не в пример прежним знакомцам принца, граф выглядел скромно по меркам дворца. Он был сдержан в одежде, манеры его отличались утонченностью, а речи — изысканностью. Пожалуй, если мне придется общаться с фаворитами его высочества, лорд Ильго станет наилучшим компаньоном. Я уже намеривался было кивнуть ему, как Браго прошептал:

— Содомит.

Я подавился улыбкой. Не заметив моего замешательства, Браго продолжал описание вельмож. Следующим был жгучий брюнет, чей раскатистый бас гремел под расписными сводами дворца.

— Их сиятельство граф Убью Любого.

— Как-как?

— Бью Легойя, — исправил Драко.

В отличие от приятеля, Драко разительно переменился с прибытием во дворец. Воин щеголял в парчовом дублете, едва сходившимся на его широкой груди, на шее Драко неизменно висела массивная цепь с драконьей головой из чистого серебра, на мизинце искрился рубиновый перстень с печатью. Кому-то другому подобный наряд мог бы придать изящества, но Драко, вкупе с его огромным ростом и бритой головой, выглядел как медведь, на потеху обряженный в кружева.

— Тоже мой друг? — обреченно спросил я.

— Нет, граф не пьет, а пуще любой из женщин лелеет свой меч, даже в постель его рядом с собою кладет.

Вереницей проходили придворные. Я запоминал их лица и привычки, пытался угадать, кому они симпатизируют, а с кем, напротив, не в ладах. Я выспрашивал их о здоровье, о семьях и землях, поскольку как успел понять, люди, увлеченные рассказом о себе, не придают значения странностям других. Подсказки Браго и Драко оказывались весьма кстати, но были вещи, которых воины не знали либо попросту упускали из виду, считая само собой разумеющимися. Пару раз попавши впросак, я вспомнил опыт, полученный у северян, и отправился в библиотеку.

Там, продираясь сквозь нагромождения букв и складывая крохотные, так и норовящие выскользнуть из-под моего взгляда значки в слова, я постигал письменную речь. Там вновь и вновь я остро мучился тоской по Сагитте — никто лучше нее не помог бы мне разобраться в хитросплетениях черточек и точек! Искать помощи посторонних я по вполне понятным причинам не смел, а мои телохранители выказали себя скверными учителями.