Цветок вампира - аконит

Я в ступоре смотрела на него и не понимала, что Никита имеет в виду. Моя семья? Да что она могла ему сделать?

— О, не делай такой удивлённое лицо, — Каримов недовольно поморщился: — Стоило уехать с папочкой из города, как ты тут же отстранилась и даже решила отделаться от меня одним коротким сообщением.

Каримов так резко отпустил мою руку, что я дёрнулась от страха, но он всё продолжал:

— Хотел бы я знать, что он тебе наговорил и сколько в этом было на самом деле правды. Впрочем, какое это теперь имеет значение не так ли?

Его вопрос прозвучал в пустоту. Галина терпеливо ждала, отойдя в сторону и сложив руки перед собой. Она внимательно рассматривала моё лицо, отчего всё нутро стянулось тугим узлом, ожидая подвоха.

— О чём ты говоришь? Как моя семья могла навредить твоей?

— Не похоже, что девчонка врёт, — Галина всё же подала голос, и губы светловолосой бестии вновь растянулись в сладострастной улыбке: — Ничегошеньки она не знает. Ха-ха! Вот это чудеса!

Безумная вновь засмеялась и как бы ни был красив её голос, были в нём ноты, от которых внутри стыла кровь.

— Заткнись! — рявкнул Никита матери, и с опаской заглянул мне в глаза, точно боясь оступиться. В этот момент он выглядел совсем не как невинный старшеклассник, которого я когда-то знала и полюбила. На смену улыбчивым чертам пришли хмурые. Взгляд казался осознанным и взрослым.

Он возвёл руки к моему лицу и на мгновение замер, безмолвно спрашивая разрешения, но я лишь отшатнулась.

— Ты не доверяешь мне, — горько отозвался он и, от безумия происходящего, у меня вырвался смешок.

— А должна? Вы похитили моего отца, угрозами заманили в лес, а теперь завели какую-то шарманку и строите из себя мучеников. Ник, ты хотя бы сам понимаешь, как это выглядит со стороны? Какого чёрта произошло?

Непривычное ругательство крутилось на языке. Я хотела понять, что на самом деле таится за похищением, но больше всего хотела увидеть Костю. Чем дольше мы теряли время здесь, за бессмысленным разговором из полунамёков и выяснения кто и что знает, тем яростней отбивала место у страха ярость меня. И когда только я начала заводиться так легко? Где моё привычное самообладание и спокойствие, которое всегда приходилось кстати?

Никита глубоко вздохнул, собираясь с силами. После короткого промедления он начал объяснять:

— Галина – моя настоящая мать, — Каримов указал в сторону женщины.

— Это мне стало понятно, после «сынок», — небрежно отбросила я и Никита адресовал ко мне недовольный взгляд, поджав губы. Весь его вид, как бы говорил: «Тебе точно нужно объяснение или как?», и я покорно уставилась в пол, признавая ошибку.

— Так вот, — продолжил он: — Моя мать была обращена против её воли, неравнодушным доктором, прямо посреди операционной. Роды дались ей слишком тяжело, Галина потеряла много крови, даря жизнь мне и… очаровательный и блистательный доктор Смирнов, — Никита говорил об отце Эдуарда с нескрываемым презрением: — Посчитал себя вправе решать судьбу моей матери.

— Сын, — Галина прервала рассказ: — Позволишь вставить пару слов? Всё же это скорее моя история, чем твоя.

Они многозначительно переглянулись, и Никита жестом предложил матери продолжить.

— Я очнулась в комнате, полной света. От яркости было трудно открыть глаза, и я зажмурилась, прислушиваясь к ощущениям. Первым, что я почувствовала, было полное отсутствие привычных сигналов тела. Не было ни боли, ни лёгкого жжения в животе, ни тяжести. Казалось, моё тело освободилось от сковывающих оков и стало чем-то новым, выше моего понимания. Я приложила руку к животу и там, где когда-то был мой сын, оказалась лишь гладкая, упругая кожа, будто внутри никогда и не росла жизнь. В то мгновение я взмолилась всем богам, надеясь, что с ребёнком всё хорошо.

Мои размышления прервало появление вестника. Доктор склонился надо мной, закрывая собой яркий свет, как оказалось, от большого операционного прожектора, направленного прямо на моё лицо. Доктор представился, как Владимир Смирнов. Голосом, полным тепла и заботы, он тихо объяснил, что моя прежняя жизнь окончена. Что он ничего не смог сделать для моего дитя, но смог спасти меня, дарую вечную, по его словам, прекрасную жизнь, полную удивительных возможностей.

Доктор продолжал говорить что-то ещё, воодушевленный, но моё сердце оказалось разбитым на тысячу мелких осколков. Какая-то важная часть меня оборвалась в то же мгновение, как стоило Владимиру мельком упомянуть об утрате. Моей утрате, что абсолютно не трогала фибры его души, в отличие от перспектив нового существа, которым час от часа я становилась. Он держал меня в этой комнате, изучая, долгие месяцы. Учил быть тем, что я есть сейчас. Пытался приучить пить прохладную донорскую кровь, которую исправно проносил в глубоком кармане халата.