Цветок вампира – аконит

– Хотел бы я знать, что он тебе наговорил и сколько в этом было на самом деле правды. Впрочем, какое это имеет значение теперь, не так ли?

Его вопрос прозвучал в пустоту. Галина терпеливо ждала, отойдя в сторону и сложив руки перед собой. Она внимательно смотрела в мою сторону, отчего нутро стянуло тугим узлом, ожидая подвоха.

– О чем ты говоришь? Как моя семья могла навредить твоей? Это просто немыслимо.

– Не похоже, что девчонка врет. – Галина все же подала голос, и губы светловолосой бестии вновь растянулись в сладострастной улыбке. – Ничегошеньки она не знает. Ха-ха! Вот это чудеса!

Безумная рассмеялась, и как бы ни был красив ее голос, читались в нем ноты, от которых внутри стыла кровь.

– Заткнись! – рявкнул Никита матери и с опаской заглянул мне в глаза, точно боясь оступиться. В этот момент он не был похож на невинного старшеклассника, которого я когда-то знала и полюбила. Думала, что знаю. На смену улыбчивым чертам пришли хмурые. Ник принял облик взрослого мужчины.

Он возвел руки к моему лицу и на мгновение замер, безмолвно спрашивая разрешения, но я отшатнулась.

– Ты не доверяешь мне, – горько отозвался Ник, и от безумия происходящего у меня вырвался смешок.

– А должно быть иначе? Вы похитили моего отца! Угрозами заманили в лес, а теперь завели какую-то шарманку и строите из себя мучеников. Ник, ты хотя бы сам понимаешь, как это выглядит со стороны?

Непривычное ругательство крутилось на языке. Я хотела понять, что на деле таится за похищением, но больше всего хотела увидеть Костю. Узнать, что отец в безопасности. Чем дольше мы теряли время здесь, за бессмысленным разговором из полунамеков и выяснения, кто и что знает, тем яростней отбивала место у страха ярость. И когда только я начала так легко заводиться? Где мои привычные самообладание и спокойствие, которые всегда приходились так кстати?

Никита потер шею, собираясь с силами. После короткого промедления он начал объяснять:

– Галина – моя настоящая мать. – Каримов указал в сторону женщины.

– Это мне стало понятно после слова «сынок», – небрежно бросила я, и Никита адресовал ко мне недовольный взгляд, поджав губы. Весь вид Каримова как бы говорил: «Тебе нужно объяснение или как?», и я покорно уставилась в землю, признав ошибку.

– Так вот, – продолжил он. – Моя мать была обращена против ее воли неравнодушным доктором прямо посреди операционной. Роды дались ей слишком тяжело. Галина потеряла много крови, даря жизнь мне, и… очаровательный и блистательный доктор Смирнов, – Никита говорил об отце Станислава с нескрываемым презрением, – посчитал себя вправе решать дальнейшую судьбу моей матери.

– Сын, – Галина прервала рассказ, – позволишь вставить пару слов? Все же это скорее моя история, чем твоя.

Они многозначительно переглянулись, и Никита жестом предложил матери продолжить.

– Я очнулась в комнате, полной света. От этой яркости было трудно открыть глаза, и я зажмурилась, прислушиваясь к ощущениям. Первым, что я почувствовала, было полное отсутствие привычных сигналов тела. Я не чувствовала ни боли, ни легкого жжения в животе, ни тяжести. Мое тело освободилось от сковывающих оков и стало чем-то новым, выше моего понимания. Я приложила руку к животу и там, где когда-то был мой ребенок, пальцы нащупали лишь гладкую, упругую кожу, будто в этом животе никогда и не росла жизнь. В то мгновение я взмолилась всем богам, надеясь, что с ребенком все хорошо. Мои размышления прервало появление вестника. Доктор склонился надо мной, закрывая собой яркий свет, как оказалось, от большого операционного прожектора, направленного прямо мне в лицо. Доктор представился как Владимир Смирнов. Голосом, полным тепла и заботы, он тихо объяснил, что моя прежняя жизнь окончена. Что Владимир ничего не смог сделать для моего ребенка, но смог спасти меня, даруя вечную, по его словам, прекрасную жизнь, полную удивительных возможностей. Доктор продолжал говорить что-то еще, воодушевленный, но мое сердце разбилось на тысячу осколков. Какая-то важная часть меня оборвалась в то же мгновение, стоило Владимиру мельком упомянуть об утрате. Моей утрате, что абсолютно не трогала его душу, в отличие от перспективы исследовать существо, которым час от часа я становилась все более явно. Он держал меня в этой комнате, изучая, долгие месяцы. Учил быть тем, что я есть сейчас. Пытался приучить пить прохладную донорскую кровь, которую исправно проносил в глубоком кармане халата.