Цветы эмиграции

– Здесь лежат вещи твоей мамы, моей сестры. – Вальтер на минуту задержал дыхание и продолжил. – Она скончалась при родах, когда ты появилась на свет. Твою маму звали Розой. Роза Ган. Когда она умерла, мы удочерили тебя, чтобы ты не попала в приют.

– А где был отец? Мужчина, с кем ты ругался сегодня?

– Мы никак не могли решиться сказать тебе правду, боялись, – сказал Вальтер, не ответив на вопрос.

Лора смотрела на него глазами, полными ужаса. Один вечер перевернул её жизнь с ног на голову. Что делать со всем этим, она пока не знала. Вальтер повернулся к ней спиной и спустился вниз по лестнице, по-старчески шаркая тапками.

Сколько времени прошло, она не знала. Тем, кто находился внизу, казалось, что время застыло. Застыло оно и для Лоры.

В первом дневнике она прочитала дату: мама была моложе, чем она, когда сделала первую запись. Только разница в том, что та девочка была совсем одна. Для Лоры не было вообще закрытых дверей: она купалась в любви и тепле семьи, которая каждую минуту была с ней. Они с Эдвардом даже игру придумали: плаксивое лицо у обоих, выпрашивают у родителей что-нибудь.

– Ты мужчина, не надо кукситься.

А Лоре шли на уступки. Получается, что она отняла у Эдварда нечто, принадлежащее ему.

Целая стопа тетрадей, исписанных убористым почерком, буквы в некоторых местах расплылись, наверное, от слёз.

Лора взяла в руки тетради и медленно спустилась к тем, кто ждал её.

Подошла к ним и сказала:

– Я спать, поздно уже.

Рано утром, когда едва забрезжил рассвет, она закрыла последнюю тетрадь.

Достала новую и крупным почерком написала: «Цветы эмиграции», подумала, зачеркнула и написала «Две линии эмиграции».

Лора читала, плакала и повторяла: «Моя бедная мамочка!» Под дневниками лежали газеты, обветшалые, потрёпанные на сгибах.

На первом газетном снимке мужчина и женщина держали плакат с надписью: «Нас не пускают на Родину!» Рядом дети заглядывали в объектив. Шаловливый мальчик и девочка, худая, белокурые волосы заплетены в две косички. Она крепко зажмурила глаза и держалась за локоть женщины в сером.

У всех испуганные лица, как будто их вытолкнули насильно вперёд и они ничего не понимают. На втором снимке другой газеты те же лица. Девочка широко раскрыла глаза и отчаянно смотрела в объектив.

Лора изучала лица, возвращалась к первому снимку, где худая девочка закрыла глаза от страха.

Вырезки из газет со статьями. Их было много. Похожие друг на друга, кричали о семье из Советского Союза, которой грозила смертельная опасность. Много часов Лора сопоставляла историю семьи своей матери с политическими поворотами в пору холодной войны. А вот ещё одна фотография, сделанная на фоне ночного костра. Крепко обняв друг друга, стоят девушка с парнем, похоже, это ее родители. Лора читала дневник матери. Она проживала вместе с ней грустные дни и жалела её.

За окном рассветало. Вальтер не спал. Всё, что он старательно трамбовал, упаковывал и прятал в душе, вылезло и рассыпалось перед ним видениями из прошлого. Пришлось перебирать дни и события, искать правду и причины своих поступков, оправдывать себя. Получалось неубедительно.

Поздно. Поздно пришла эта ночь с лицом отца, матери и Розы. За что он так с ними? Ведь ему в жизни досталось всё легко, играючи. Никого он не жалел, думал всегда о себе. Начертил круг и не впускал туда никого.

Ну верили родители в Бога. Разве это плохо? Ни Роза, ни Вальтер не видели отца пьяным, не слышали ни одного бранного слова. Ему казалось, что в родительском доме тесно от молитв, и он не замечал, что мать с отцом жили в любви и согласии. Не он, а церковь хоронила отца: обрядили, собрали в последний путь. Вальтер присутствовал в качестве гостя, приехал на похороны, когда уже началось отпевание. Его поразило, что столько людей пришли проститься с отцом: свободных мест не оказалось и пришлось стоять в толпе с другими. Отец лежал в гробу в костюме, белой рубашке. Исхудавшие руки держали Евангелие, как будто опирались на посох. На лице его не отражались чувства, прежде улыбчивое и доброе, сейчас оно было строгое и неподвижное. Прихожане говорили о его добром сердце, открытом для каждого.

Вальтер вспоминал, как любил в детстве смотреть на его руки: умелые и цепкие, они ловко справлялись с тракторными деталями, что-то чистили, продували; мотор оглушительно тарахтел и чихал белым дымом, Вальтер карабкался наверх и садился на жёсткое сиденье рядом с отцом. От обоих пахло бензином и пылью, и мать махала руками, гнала их переодеваться. Посиделки на тракторе закончились. Они переехали в Россию. Не успели привыкнуть к новому месту – опять переехали. В Германии точно было не до тракторов и разговоров: им не хватило времени друг на друга, отец молился, а Вальтер учился.

Мать заболела, когда умерла Роза. Но, если быть честным до конца, Вальтер тоже внёс свою лепту в болезнь матери – инфаркт. В тюрьму она приезжала с серым от горя и страха лицом, плакала и умоляла простить их, что переехали в Германию:

– Сынок, прости нас, глупых, мы должны были сидеть в тюрьме, а не ты.

– Не говори ерунды, – зло отмахивался от её слов.