Цветы корицы, аромат сливы

Чтобы достойно написать сочинение о Второй мировой войне, Сюэли решил посидеть в интернете и освежить некоторые факты. Он относился к этой теме с необыкновенной серьезностью и трепетом. Раскрыв свой белый зонт с пурпурными цветами, он перебежал под дождем в «Кафе-Макс», обменял мокрые 120 рублей на промокший сразу в его руке талончик с логином и паролем и зашел на сайт www.renminglib.cn. Открыл какие-то старые газеты сороковых годов. Тут же в нем вскипела как волна такая ненависть к японцам, что пришлось отвлечься, охолонуть, поглядеть в потолок, хлопая глазами, сжимая снова разжимая руку. «Не нужно думать, – сказал он себе. – Не нужно вспоминать». Он спокойно представил себе пламя до небес, в котором сгорает вся Япония, а заодно все вообще плохое. Когда он думал о войне, он видел длинную такую серую дорогу в глинистых комьях, с редкими ивами по сторонам, на дороге валялась яркая фэн-чэ, детская вертушка, он наклонялся, подбирал ее… и тут… Он не стал бы расшифровывать свой личный образ войны никому, ни за какие коврижки. «Какое легкомыслие! – подумал он. – Как я мог связаться с Цунами-сан! О чем я думал? C таким мраком на душе я стану для нее физически опасен. Я и так физически небезопасен для нее». Он несколько раз закрасил мысленно на карте Японию другим цветом, тряхнул головой и вернулся к сайту. Там он углубился на какое-то время в военные мемуары и архивы, а потом набрел на базу видеороликов. Потом он ходил доплачивать еще за полтора часа в сети и еще за полтора.

Выписав все нужные даты, уточнив названия мест, по которым проходила линия фронта, поздно вечером он досматривал последний подвернувшийся ролик, где старик из провинции Хунань вспоминал о войне. «Ван Гоушэн из поселка Ляньхуа провинции Хунань никогда не покидал родных мест. Ему было 14 лет, когда в 1944-м году его родная деревня стала театром военных действий…». Дедок сидел на солнышке, в белой рубашке, наверное, по случаю съемок, привалившись к стеночке из глиняного кирпича, под огромной старой камфорой. Сюэли собирался уже разлогиниться и закрыть браузер, когда старый Ван бесстрастно сказал: «…А очень по-разному бывало. Одним в войну жилось худо, голодали, траву ели, а вон Ли Сяо-яо – был такой, сейчас-то мало кто помнит его… так он даже разбогател в войну. Сейчас что вспоминать – как говорится, глиняный вол забрел в море – обратно не придет… но только без войны так разбогатеть, как он, было бы невозможно». Солнце прыгало по серой черепице попавшего в кадр кусочка крыши. Старик мелко покивал, старая камфора осуждающе зашелестела листьями. Сюэли посочувствовал Ван Гоушэну, с неприязнью подумал о неизвестном Ли Сяо-яо, закрыл браузер – и только тут понял, что Ли Сяо-яо () из поселка Ляньхуа провинции Хунань – это его родной дедушка, с которым он никогда не встречался лично, но который от этого не переставал иметь к нему самое прямое отношение.

Сюэли стало плохо от стыда. Он представил себе картину – как его дед, разрумянившийся от выпивки, говорит: «Поставьте сюда этот столик, дорогой сосед! Старинная вещица, как я погляжу. Сколько же вы хотите за него?». Как люди со всего поселка – у кого что было, последнее снесли к нему, кто картину династии Тан, кто вазу, чтобы выменять на рис, масло, муку или лапшу, ведь больше еды купить уже негде. С ужасом он увидел словно наяву, как его дед взвешивает три шэня риса и подкладывает на весы фальшивую, легкую гирьку. Женщина с ребенком, худая-худая, говорит: «Как же это, господин Ли? Только три шэня? Но ведь я прошлый раз оставила у вас слиток в форме башмачка, там 50 лянов серебра. Вы сказали, что мне больше полагается… что вы дадите и два доу… Разве это справедливо?». Ребенок с запавшими глазенками с надеждой смотрит из-за материнской юбки. «Ступай, ступай, – говорит дед. – Не хочешь, так и того не получишь». «Ведь это все, что осталось у нас! – плачет женщина. – Верно про тебя говорят: человеком рожден, но не человеком взращен!» У Сюэли внутри все скрутилось в какой-то тошнотворный проволочный клубок, в который еще и вплетен камень, но он продолжал думать дальше. Он понял, что еще можно было делать в войну. Убить человека, снять с него мясо, продать… Он забыл раскрыть свой зонтик с пурпурными цветами и по дороге домой чудовищно вымок.

– Если дедушка разбогател в войну нечестным путем, то проклятие могло лечь на весь наш род, – предположил Сюэли в разговоре с аспирантом Ди. – Тогда то, что меня забросило в Москву, может быть не только не случайно – это может быть, самое мягкое из того, чему суждено со мной случиться.

– Что произошло, неизвестно, – спокойно сказал Ди. – Вероятность того, что твой дедушка, например, герой, пока что ничуть не меньше, чем вероятность обратного. Глухие намеки какие-то, сплетни…

– А Москва? – возразил Сюэли.

– Да, это, конечно, весомый аргумент, – согласился Ди. – Коль скоро ты здесь, стало быть, Небесная канцелярия о тебе позаботилась.

– Если мой дедушка был преступником, то получается, что преступление было очень велико.

– Да, – оглядывая комнату, сказал Ди. – Это так.