Цветы мертвых. Степные легенды

Появились добровольные доносчики, провокаторы, полицейские из русских и переводчики и переводчицы. К большому сожалению, приходится отметить то огромное зло, какое причинили русскому народу все эти бургомистры из русских, неизвестно откуда появившиеся, все эти полицейские, переводчики и переводчицы.

Немцы не знали русского языка, русские не знали немецкого. И вот вся жизнь и вся участь населения попала в руки переводчиков и переводчиц. В большинстве переводчики были пришлые. Откуда они явились, кто их привез, никто не знал. Все это были молодые, развязные люди, вьющиеся возле какого-нибудь немца, очень с ним любезные и заискивающие, и, наоборот, чрезмерно заносчивые и самоуверенные и даже грубые с русскими. Переводчицы неизменно состояли и наложницами своих начальников.

* * *

Несчастные русские толпились, часами простаивая в узких коридорах какого-нибудь управления, и бесполезно ожидая очереди. Если кому-либо и удавалось получить «аудиенцию» у какого-нибудь сельхозкоменданта, то в результате ничего не добивался, так как не знал, что «переводит» переводчик. А те требовали взяток в виде кур, уток, яиц, молока и водки. Переводчицы требовали чулок, пудры и отрезов на платье. Благодаря этим переводчикам и переводчицам погибло немало русских людей, ненавидевших большевиков.

Один, вернувшийся перед приходом немцев из концлагеря, ярый ненавистник советской власти, был расстрелян за то, что у него было «обнаружено» открыто висевшее на стене в его комнате охотничье ружье… Причина: неверное сообщение и «перевод» переводчика. Вторили переводчикам и полицейские, так называемые «Polizei». Эти Polizei до того озлобили население, что последнее с сожалением начало вспоминать советских миллиционеров. «Полицаи» избивали арестованных и даже женщин, обращались с народом небывало грубо и жестко, брали взятки. И все это были в большинстве неизвестные поселку люди.

Бывшие советские квартальные, преимущественно женщины-коммунистки, приспособились к немцам, и остались также квартальными. Вся жизнь была в руках часто прежних советских работников, ловко сумевших втереться в доверие к немцам, видевшим в их жестокости преданность себе и новой власти.

Были среди новой администрации и свои – поселковые, но они почему-то не только не защищали, а наоборот притесняли своих. Не обошлось и в этой области без комических эпизодов.

В колхозном правлении

На хуторе, недалеко от взорванного моста, находилось колхозное правление. Немцы колхоз не разоряли, а оставили в нем даже всю бывшую советскую администрацию. В частности – и председателя правления, коммуниста-орденоносца, некоего П-ко. Правление занималось в своей канцелярии, как и раньше. В углах валялись плоды земные, как-то: горы лука, чеснока, кукурузы, гороха и арбузов.

И вот однажды к мирно дремавшему правлению колхоза подкатил с характерным треском немецкий мотоцикл с автоматчиком. Солдат вбежал в правление и, увидев в углу гору арбузов, обрадовано уставился на них с криком: «Melone, Melone! Eine Melone! Eine Melone!». Колхозники всполошились. Не поняли – чего хотел немец. Тут же находился и переводчик из местных – комсомолец.

– Чего ему нужно? – спросил председатель П-ко.

Переводчик спешно перелистывал карманный словарь, но второпях ничего не находил.

– Ну? Чого вин хоче? – нетерпеливо спросил еще раз П-ко.

– Он… он… по-моему… требует один миллион арбузов… – неуверенно пробормотал комсомолец.

Немец тем временем все более нервничал и, подойдя к куче арбузов, схватил один и, тыкая в него пальцем, говорил.

– Eine Melone, eine Melone…

– Он требует миллион арбузов, – уверенно сказал тогда переводчик.

– Ми-лли-он арбу-зов?! – Та дэ-ж мени узяты цей миллион?! У мене и ста тысяч их нема.

Немец в этот момент подскочил к столу председателя и, вынув из ножен штык-нож, взмахнул им.

Председателя словно ветром сдуло. Он исчез из правления с такой же быстротой, с какой немец сейчас же перерубил сочный арбуз. Красная мякоть мелькнула, словно алая кровь, и немец, ловко вырезав кусок, принялся уплетать.

Едва присутствующие успели сообразить в чем дело, немец уже выбежал вон, оставив изумленных колхозников в позах знаменитой сцены последнего акта «Ревизора». Уже мотоцикл сердито фыркал и ворчал у ворот и, наконец, подняв пыль, умчал немца.

Прежде всех пришла в себя одна колхозница. Она подошла к столу, на котором лежали остатки арбуза, и проговорила:

– Заналивсь дуже. Це вин кавуна хотив поисты. Значит по-ихнему кавун будэ – миллион. Ось вин и кричав: миллион, миллион!

Переводчик все еще рылся в словарике.

Правленцы уже успокоились, как кто-то поинтересовался, а где же председатель? Кто-то вышел на крыльцо. Но там никого не было.

Вышли искать во двор. Обыскали все сараи и клуни. Председателя не было. Послали к нему домой. Пришла обеспокоенная жена. Заглядывали во все углы. Посмотрели даже вовнутрь одной постройки в дальнем углу двора, состоявшей из четырех жердей, обтянутых рваной рогожей и без крыши. Председателя и там не было.

Усталые, возвращались в правление. И вдруг одна баба заметила другой: