Цветы мертвых. Степные легенды

Кроме того, Бобрухину было поручено переговорить с Павловым о злоупотреблениях, производимых Савкой и о нежелании стариков давать своих сыновей в его распоряжение. Савка к этому времени как раз сильно развернулся и интриговал против остальных станиц. Некоторые станицы резко выступили против Савки и категорически отказались дать свою молодежь в его т. н. «полк».

Савка рассвирепел и, прикрываясь немецкой печатью, ловил в степи зазевавшихся казаков и объявлял их дезертирами.

Немцы не знали русского языка, не понимали, что творит Савка вокруг, поддерживали его всюду, создавая невыносимое положение для жителей.

Все это должен был доложить Павлову полк. Бобрухин.

* * *

Новочеркасск спал, прикрытый туманом. Улицы пусты… Ни единого прохожего. Словно мертвый город.

Всегда, когда Бобрухину приходилось бывать в этом городе, его охватывало какое-то волнение. Новочеркасск – город его детства, юности. Здесь он учился в кадетском корпусе, в Военном училище. И потому в эту морозную и туманную ночь, едва разглядев зияющие черными пустотами окна родного Новочеркасского Военного Училища, Бобрухин с трудом удержал слезы. Вся его жизнь в один миг промчалась перед невидящими ничего, кроме густого тумана, глазами….

А когда неожиданно из тумана выплыли едва уловимые контуры Новочеркасского собора… не выдержал. Ведь считал его давно разрушенным… Хотелось стать на колени и целовать родную донскую землю, на которой стояла эта войсковая Святыня. Сколько воспоминаний! Блеск войсковых праздников, вынос старинных знамен, потрясающий стены храма голос протодиакона Власова. Колокольный звон громадного колокола…

Двадцать пять лет не слышно его призывного гула, разносившего благовест над окружающими Новочеркасск станицами, хуторами, куренями, пашнями, озерами, лесами, рощами и над самой донской степью… над самим Тихим Доном….

И вдруг откуда-то слева: Ермак. Он так же твердо, как и прежде, выставил одну ногу вперед, крепко держит донское знамя могучей рукой, протягивая в сторону Москвы корону Сибирского Царства.

«Ермаку – Донцы!» – прочел Бобрухин.

И теперь вся славная история Великого Войска Донского пронеслась перед влажным взором. Сколько славных дел и имен! Ермак – покоритель Сибири; казачий граф Платов, герой 1812 года; страшный для чеченцев «Баклю» – генерал Бакланов. Великие дела, войска: Бородино, Красное, Мир, Лейпциг и Бар-сюр-Об, когда донцы едва не захватили в плен самого Наполеона. Донцы в Польше, Венгрии, на Балканах, в Финляндии, на Кавказе, в Туркестане, Турции, Манчжурии… с великим Суворовым под Измаилом, в Альпах на С.-Готарде, в Пруссии и Берлине, в Галиции и во Франции…

Донцы вместе с запорожцами захватывают крепость Азов и удерживают ее впоследствии от 100-тысячной турецкой армии.

Донцы вместе с потомками славных запорожцев составляют Кубанское войско. Дают основание Сибирскому и Уральскому казачьим войскам…

Неужели никогда не вернется то славное время? Или, может, именно теперь настал час освобождения и возрождения? И на нас, на современном поколении, а не на Савкиных авантюрах, лежит теперь ответственная и тяжелая задача восстановить родное войско в прежнем его величии и красоте, вместе с величием Великой России?..

«Хотя бы с чертом против большевиков! А там видно будет»…

Туман над городом рассеялся. На широкой улице, на фоне черных высоких деревьев атаманского сада, темнело мрачно высокое длинное здание, в котором когда-то покончил свою жизнь не пережив позора Войска, первый выборный Атаман – генерал Каледин.

Черная ночь висела над атаманским дворцом. В саду каркали вороны.

Вот все, что осталось от древнего Всевеликого Войска Донского…

* * *

А в феврале 1943 года потянулись через Новочеркасск бесконечные вереницы обозов с Кубани, Терека, из Ставропольщины. С женщинами, детьми и стариками, домашним скотом, с домашним скарбом.

Степная пыль вьется над дорогой от тяжелых арб, телег, можар и саней, крытых чем попало: кошмами, фанерой, древесиной, корой, жестью, тряпками… Походило бы на огромный цыганский табор, если бы возле повозок не гарцевали усатые кубанцы бритолобые терцы и ставропольские мужики на добрых, сытых конях. А из повозок выглядывали с бабьим любопытством шали, полушалки, цветные платочки…

Так когда-то, видимо, тянулись через эту степь и скифы, и половцы, и аланы, и обры, и татары…

Выезжали с рассветом. Прощались со старыми и немощными, лили неутешные слезы матери-старушки, обнимая и благословляя старинными, почерневшими от времени иконами сыновей, дочерей, внуков, правнуков, и причитали дрожащими устами: «И на кого-то вы нас покидаете? И не видать мне больше сыночков моих милых… Снегом-метелью занесет дороженьку вашу… травою высокою зарастет путь ваш… Сложите вы свои головушки на чужой стороне и не возвернуться вам вспять и не видеть более ни полей, ни степей, ни неба ясного…»

Подолгу стояли потом провожавшие, глядя вослед уезжающим заплаканными глазами и уже чутко прислушивались к близкому орудийному гулу.