Цветы мертвых. Степные легенды

А уехавшие на первой ночевке жарили захваченные из дому бараньи и телячьи стегна, закусывали соленой рыбой домашний самогон. Пели свои грустные песни и ложились на земляной пол на шубы, кожухи и полушубки, вповалку с хозяевами.

А утром, проснувшись, хозяева провожали гостей и своих уходивших, плакали, горевали по своим, сулили удачу гостям и хорошую дорогу; обнимали своих безнадежно, потом подолгу стояли, ежась от холода.

И снова мелькали занесенные снегом поля, занесенные снегом станицы. Из хат снова выходили новые и новые шубы, полушубки, шали и платки, усаживались в сани и телеги, крестились сами, крестили хаты свои, брали кусочек мерзлой земли на память и вливались в общий беженский поток, наполняли его шумом, беспорядком, и мешались с прежними. Казалось, какой-то неведомый народ сдвинулся с места и направился в великое переселение.

Когда становились на дневной отдых, заполняли всю дорогу и поле по обе стороны до самого горизонта. Уходили, оставляя после себя навоз, клочья недоеденного сена по истоптанному снегу и разворочанные чужие скирды соломы. Тянулись снова медленной лентой, поглощаемые горизонтом. А на утро тусклое зимнее солнце всходило позади на востоке и снова провожало длинную живую ленту людского и скотского муравейника, уходившего на запад.

* * *

А там, позади, где поднималось солнце, уже ухали грозно орудия и трещали пулеметы. Станицы и хутора занимали отступавшие немцы. Рубили плодовые деревья для маскировки, ломали плетни и заборы на костры; валили тяжелыми грузовиками домашние постройки, прячась от аэропланов. Ловили и резали кур и гусей. Выгоняли вон из хат хозяев, били нерасторопных стариков… Открывали ураганный огонь по оставленной станице, сносили огнём целые хаты и засыпали заснеженные поля между станицами сотнями неприятельских трупов. Держались до утра в занятой станице, а на утро уходили дальше, оставляя пылающие соломенные крыши, облака черного дыма и снова трупы на снегу…

И так каждый день и каждую ночь, словно плугом вспахивали русскую землю и орошали ее своею и русскою кровью.

А впереди отступавших немцев тянулись толпы выгнанных насильно. Тех, кто не мог идти, пристреливали. И, как правило, пулей в затылок. Вся дорога по обе стороны усыпана трупами пристреленных – спиной и грязными, окровавленными и опухшими ступнями вверх.

И никто никогда не узнает – сколько их, кто и откуда они…

И каждый труп головой на запад, ногами на восток.

Словно стрелка компаса, указывавшая направление тернистого пути русского народа.

* * *

Снялся с насиженного теплого места и Савка со своим отрядом. При его системе формирования, он добился вскоре того, что все мало-мальски порядочное разбежалось от него. И наоборот – постекалось все авантюрное, вороватое и ловкое на все руки.

Путь Савки через г. Сулин. Много севернее общего казачьего пути через Новочеркасск, связавшего отступающих с Терека, Кубани, Ставропольщины, калмыцких степей, с Кавказа. Знает Савка, что не удержаться ему там в общем потоке. И тесновато будет, и подчиниться придется: там уже кое-кто хорошо понимает по-русски и живо разберет, кто Савка.

Савка умышленно брал все правее и правее. Сам он в широкой, просторной кошеве, крытой ковром, с румяной молодкой, мчится впереди своего отряда. Отряд идет рысью. Становится на ночлег засветло. Выбирает хаты получше, попросторнее, побогаче. Это возможно при малочисленности Савкиного «полка».

Савка сам получает у немцев паек на пятикратный список «мертвых душ». Люди его пьют самогон, гуляют всю ночь с молодухами-красноармейками и заневестившимися девками, оставленными ушедшими на войну парнями.

Утром, не рано, выходили, запрягали коней и, усевшись в сани, помахав шапками, ехали дальше, засыпая в кошевах.

У ворот оставались их ночные подруги, тоскливо глядели на порыжевшую от множества конского навоза дорогу, уходили, позевывая после короткого сна, в хаты, еще пахнувшие самогоном, вздыхали по своим мужьям и женихам, забыв о веселых постояльцах…

Немецкая армия отступала, покидая российскую равнину с низенькими уютными, теплыми хатами, с гостеприимным народом, оставляя его на расплату за свою доверчивость, за желание избавиться от тяжкого режима.

На заставе

На ночь от заставы вышли вперед секреты. Застава стояла в двух, трех верстах от большого белорусского села. Перед заставой росла пучками липовая заросль. Когда стемнело, широкие листья заросли на тоненьких веточках стали похожими на большие белые цветы.

Казаки на заставе лежали в траве и тихо переговаривались. Перед ними две черные полосы хвойного леса по бокам светлой дороги. Над дорогой такая же полоса неба. Лес дремал в полной тишине. И лишь верхушки деревьев шептались, словно где-то далеко шумела река.

Шум этот обманывал слух, и там, в секретах, казаки притаились и чутко прислушивались и всматривались. На заставе впереди на дереве часовой.

Среди казаков один молодой, в шинели, накинутой на плечи, тихо рассказывал:

– Из батальона я… может, слышали, батальон «Двина»… Немцы вычапали… Вот я и прибег к своим… Фельдфебеля ихнего убил…