Цветы мертвых. Степные легенды

И показал куда-то на железнодорожный путь, где вагоны после освободительной войны дыбом, да вверх колесами стоят.

– В пустом вагоне, что на боку лежит, и живу, – говорит.

Пошли искать тратторию подешевле, и город заодно посмотреть. Известно, какая жизнь у нашего брата-невозвращенца. Если не в лагере, то по вокзалам, да по дорогам. А я как раз в те времена «дымом» торговал. Т. е. табаком без акциза. Одним словом, контрабандой внутренней занимался. В Венеции куплю, а в Милане продам. Дело было выгодное, да только опасное. Каждую ночь все карабинеры снятся. Ну, а что же делать? Жить нужно как-то. И питаться тоже. Ну, словом, за этим дымом я и Италии не видал еще.

Пошли мы. Идет мой Иван и ворчит все.

– Что, спрашиваю, такое?

А он отвечает:

– Проклятая Италия, терпеть ее не могу.

– Почему, говорю, терпеть не можешь?

– Да что, отвечает, кругом вонь и грязь.

– Так ведь это же после войны, – возражаю.

– А я, – говорит, – после войны и говорю.

Ну, что вы ему на это ответите? Еще когда в Германии вместе были, так он и там все, бывало, критиковал. Как-то говорю ему:

– Смотри, Ваня, вот что значит Европа, в частности Германия, – мух даже нет нигде. Вот, мол, чистота!

А он мне в ответ.

– Потому, говорит, мух и нет, что жрать у них нечего, и мухам не отчего разводиться. Если б было чего жрать, враз бы развелись мухи.

Так как мне в Германии тогда вообще не нравилось, то я и не возражал, а за Италию мне просто обидно было.

Пошли мы с ним по улице, что от вокзала идет.

– Смотри, – говорит, – старые развалины, antichi по-ихнему называется. Итальянцы на них деньги с иностранцев зарабатывают, две лиры за вход берут!..

Действительно, смотрю – что-то не того… уж очень много окон в зале, и все замазаны. Ну, промолчал, потому крыть-то было нечем.

Идем дальше по виа Рома. Перед нами старинная кирпичная стена, красная и с зубцами, как у нас в древнем Кремле, что в Москве.

– Вот, говорю, смотри, какие стены, как у нас в Кремле, потому что наш-то Кремль итальянцы строили при древних русских царях.

А он мне отвечает:

– И ничего подобного! Это они у нас архитектуру заимствовали и себе таких крепостей понастроили.

Промолчал я. Идем дальше, по мосту через реку Adige.

– Смотри, говорю, какая прозрачная вода, да голубая, разве у нас увидишь такую?..

– Потому в ней и рыбы нет, потому что прозрачная. Наши хоть и не такие прозрачные, да куда ни ткнешь, все в рыбу попадешь.

Пришлось опять промолчать. На виа Арсенале слышим кто-то под рояль итальянскую песенку так славненько напевает, даже слезу прошибло. Я ее в России часто слышал, ее там на наши слова поют. «Скажите, девушки, подружке вашей», – начинается.

– Ну, говорю ему, – слышишь, какая чудная песенка итальянская?

– Ничего подобного, отвечает, это наша русская песня, ее у нас итальянцы украли и теперь распевают, а сочинил ее, говорят, наш Дунаевский…

Ну что ему скажешь на это? Ничем его не урезонишь.

– Ну, Дуомо в Милане, собор, т. е., видел?

– Видал, – отвечает, – ничего особенного.

Тут уж мне просто обидно стало. Живет человек в стране и ничего в ней не видит хорошего.

– Да ведь это восьмое чудо мира, черт тебя возьми! Его 600 лет строили! – закричал я ему прямо в ухо.

– Какое же, говорит, это чудо, если 600 лет строили! Это значит больше чем 200.000 трудодней выходит. Если бы они его за год построили, тогда дело другое. А то – 600 лет! И всего 100 метров! Да за это время у нас бы до неба достала!

Махнул я рукой на его убеждения и решил, что лучше идти пить граппу. И пошли. Приходим в ресторан, траттория по-ихнему. Сели за столик.

– Что, говорю, закажем? Мясо или макароны?

– Не люблю я ихнего мяса, – отвечает.

– Как, – говорю, – не любишь? (Знаю, что Ваня-то пожрать любит, как медведь). Почему не любишь? Такое везде красивое жирное мясо, прямо загляденье, просто хоть натюрморт пиши.

– Нет, говорит, не буду я его есть, потому видел, как оно висит в лавках у дверей внутренностями наружу. Пыль на него садится и мухи, и всякая дрянь. Не буду его есть.

Решили заказать яичницу.

– С луком? – спрашиваю Ивана.

– Ну его, говорит, с твоим луком, они его из нужника поливают, не буду, говорит, есть такой пакости.

– Ну, возьмем без лука, – говорю.

Позвали serv'у, а как яичница – не знаем. Подошла такая чистенькая, аккуратненькая, завитая и крепко накрашенная – и волосы, и щеки, и губы, и ногти, и ресницы… словом, трудно сказать, что у ней еще не накрашено.

– Cosa desirate voi? – спрашивает.

Ну, мы ей начали объяснять, что, мол, яйца и на сковородку.

– Non capisco, – отвечает.

Мы ей и так и сяк. Ничего не выходит. Она нам и salame, и bistecche, и antipasti – не то!

– Как ей объяснить – не знаем.

– Вот проклятый народ! – говорит мой Иван, – ну ни черта не понимают. И до чего бестолковый. Ты ей и так и сяк, а она тебе ни в зуб ногой. Ничего, кроме своего итальянского не знает!

Ну, уж тут меня просто взбесило.

– Да ты-то, говорю, сам-то, кроме русского, ведь ничего не знаешь!

– Как, говорит, не знаю, я и по-ихнему все могу, только вот яичница не знаю как.

– Вот, говорит, я ей сейчас расскажу, она все поймет.