Цветы мертвых. Степные легенды

Смотрю, мой Иван намусолил свой указательный палец и давай им рисовать что-то на пыльной стене. Нарисовал кружок и давай тыкать в него пальцем. Результат получался просто удивительный. Итальяночка вдруг покраснела, и, шлепнув Ивана по темени, вышла вон, проговорив на прощанье: «Idiota!»

Даже Иван растерялся, так как понял, что она сказала. На пороге появилась пожилая женщина, толстая, расплывчатая и пышная, но с индюшечьим носом. Она сердито обвела нас злыми глазами и поставила на стол литр граппы, хлеб и консервы.

– Soldi! Duo cento lire! – сказала она, подбоченясь, и протянув руку с таким решительным видом, что мы моментально полезли в карманы.

Ну, пили, конечно, по-русски: налили по стакану – хлоп: налили по-второму – хлоп: налили по-третьему – хлоп, и все тут. Закусили консервами и хлебом и пошли вон.

Идет мой Иван и молчит. Долго так молчал. Наконец, не выдержал:

– Видал ты ее? – спрашивает.

– Видал, – говорю, – как по лысине тебя треснула.

– Я не об том, – отвечает. – Скажи мне, где у ней не накрашено?! – почти выкрикнул он. – Где, скажи? Разве у наших… Да что говорить!..

И не закончил. Но я, кажется, понял его. Он хотел сказать:

– Да разве у наших-то девушек так?

А он, словно поняв мои мысли:

– А граппа! Вонь от нея… Разве сравнишь с нашим самогоном… Эх, самогону ба, да с соленым огурцом, да с капустой, и штоб хрену побольше.

Грустно мне и самому стало от его слов. Так грустно, что я даже ничего не мог ему ответить. Чувствую, что сам начинаю заражаться его пессимизмом. Но, однако, не сдаюсь. Смотрю по сторонам в поисках чего-нибудь такого, чтоб оглушить моего друга одним разом.

Глядь, а недалеко от остановки автобуса стоит какой-то генерал в парадной форме. Да такой красивый, что просто не наглядеться. И форма на нем невиданная. Наполеоновская треуголка на голове, генеральские эполеты, аксельбанты и шнуры, генеральские лампасы, белые перчатки. Ну, откровенно говоря, я таких не только не видал никогда, да и не слыхал. Взял я это своего друга под локоть и исподволь подвел его прямо против генерала и поставил: смотри, мол, какие есть генералы на свете, не нашим чета.

И что вы думаете? Посмотрел это Ванюша на красивого военного и спокойно отвечает:

– И не генерал он вовсе, а карабинер в парадной форме.

И верно: смотрю, ремни у него широкие белые через плечи и сумки на них висят. А в руке ружье маленькое. Хотел я, было, возразить ему, что, мол, «нет нигде на свете таких карабинеров», да вспомнил, что «дымом» торгую и в чемодане у меня целый килограмм его, и взял меня страх. Вот, думаю, как заберет меня он, так сразу некрасивый станет.

Вижу, автобус подходит. Я друга своего под руку и чтоб сесть скорее, вскочил в вагон, рассчитывая, что мой-то Иван так же попрет, как на вокзале.

Но получилось не так. Я-то вскочил, а его что-то задержало. Автобус тронулся, я оглянулся и увидел Ивана, прижатого половинками дверей: только голова и две ладони были в вагоне, а все остальное снаружи.

Ну, думаю, несчастье! Или голову оторвет сейчас ему, или он двери сломает. Больше боюсь, что двери сломает, потому знаю его медвежью силу. А он весь посинел, аж хрипит: – Тоже, – кричит, – культура чертова, придумали машинку людей давить, изобретение тоже!

Тут вдруг все как закричат: «ferma! ferma!» я тоже давай кричать громче всех хотя тогда и не знал еще, что оно означает. Ну, просто со страху кричу: «ferma!» Автобус остановился, и двери стремительно раскрылись. Мой друг мешком шлепнулся на дорогу, аж пыль из-под него метнулась во все стороны. Я было к нему – помочь, да вижу, карабинер-то тот красивый к нему бежит. Ну, уж тут я струсил здорово, вскочил в автобус, да как заору не своим голосом: «Avanti!»

Испугался, чтоб меня-то не захватил этот красавец. Автобус тронулся. Посмотрел я в заднее стекло, вижу – стоит мой Иван и, жестикулируя, что-то объясняет карабинеру.

На каком языке объяснял ему Иван Колыхайло, не могу придумать. Если на таком, каким он объяснялся с serv’ой в траттории, то не миновать ему Липарских островов!

И будет он сидеть там и проклинать Европу, и тосковать по своей родине, где все лучше и не такое, как в Европе, но куда его… и калачом не заманишь!..

«Русская мысль», Париж, 24 мая 1950, № 243, с. 7.

Под портиками

Родилась Женька далеко от города, в глухой русской деревеньке, стоявшей на песчаном откосе, на берегу небольшой живописной речки. На противоположной стороне речки высокая трава и густые кустарники. Женька со сверстницами легко переплывала речку и потом бегала с ними по траве, валялась и каталась по ней, как по пушистому ковру.