Цветы мертвых. Степные легенды

Начальником почтенного заведения был строгий майор из бывших русских гвардейцев. Русско-немецкий майор держал заведение в большом порядке, и своему денщику Ваське, из пленных красноармейцев, частенько заезжал по уху – для вящего авторитета. Одно только упустил из вида майор: то, что солдаты были солдатами, а девицы – девицами, и Васька, коему было поручено наблюдать за нравственностью девиц, тоже был молод, и тоже солдат, и, кроме того, всегда хорошо помнил Майоровы затрещины.

Там в «солдатенхейме» у Женьки появились золотые кольца, браслеты, серьги, деньги и легонькая шубка под леопарда. Женька в ней выглядела совсем европейской девушкой. Начала мазать губки и подводить глаза.

* * *

Окончилась война. Наступили дни перемирия. Немцы потянулись домой, нах Фатерланд, к своим фрауэн и медхен. Русско-немецкий майор скрылся в неизвестном направлении. Женька осталась не причем. Майоров денщик Васька подхватил ее и уговорил ехать в Россию. Женька, растерявшись, согласилась.

– Что тебе будет? – уговаривал Васька. – Ну, пошлепают тебя по мягкому месту, и все. Держись за меня, потому я советский политрук, со мной не пропадешь. Жаль майор удрал, а то я бы и его туда заволок.

Женька принялась упаковывать свои вещи. Прикидывала, что купить для матери, брата, и искала по магазинам добротные штаны для отца, помня, что он по воскресеньям стыдится выходить за ворота в своих рабочих и единственных, латаных-перелатаных разноцветными латками штанах.

Но попав в лагерь для репатриации, Женька увидела, что дело не так просто, как уверял Васька-политрук. Тот ходил козырем по лагерю, присматривался, принюхивался к каждому. Видя это, Женька решила бежать. Оставив все и забрав только мелочь и леопардовую шубку, она долго кокетничала с американским часовым, и в ту же ночь часовой, сменившись, приподнял одно звено колючей приволоки и выпустил Женьку на свободу.

Женька потом жалела, что оставила все вещи. Можно было все вынести при помощи того же американского солдата. Но делать уже было нечего, и Женька побрела, куда глаза глядят. Имея в кармане золотые вещи и деньги, Женька смотрела на мир уверенно. Но в действительности жизнь оказалась не такой приветливой и вскоре обернулась к Женьке лишениями, страхом, ночевками в поле, в лесу, в кукурузе, пшенице и вообще где придется. От такой жизни леопардовая шубка стала походить на зебровую, потом на козлиную и, наконец, повисла живописными клочьями на похудевшей, но стройной Женькиной фигуре. Тоненькие французские чулочки уже ничем не напоминали о французской галантерее, а были грубо, узлами, наспех заштопаны и еле держались на ногах.

Ни колец, ни серег, ни браслетов, ни часиков, ни денег… И в самой Женьке, похудевшей и истощенной, лишь отдаленно можно было признать белокурую, веселую русскую девушку, с голубыми глазами и русыми волосами, теперь забранными по-европейски в «конский хвост».

* * *

Такой Женька и стояла теперь на углу затихавшего к ночи широкого бульвара большого итальянского города, под зимним дождем на краю мраморного портика. Дождь вместе с мокрым снегом падал на асфальтовую мостовую, отражавшую ночные огни фонарей. Было холодно. Ветер гнал вдоль бульвара намокшие бумажки и бурые, давно опавшие листы платанов. Ближайший фонарь освещал Женькины кудри, покрытые мельчайшими алмазными капельками сырости. Под ногами – тусклое отражение ее ног, уходивших куда-то в глубину лужи.

Прохожих уже не было. Лишь издали доносились приглушенные гудки запоздалых автомобилей; на дальних перекрестках мелькали еще тусклые огни фар. Вдоль бульвара догорали вечерние рекламы, сверкая всеми цветами фальшивой радуги, предлагавшие драгоценности, обувь, платья, вина, сласти, духи и лучшие испытанные средства помолодеть и похорошеть в течение двух недель. В верхних этажах особняков постепенно гасли огни в окнах, столь одновременно, что казалось – опускаются глазные веки и дом засыпает. Лишь из одного окна третьего этажа неслись звуки модного танца!

От блеска потухающих огней и их отражений бульвар казался широким и глубоким. Порывистый ветер трепал Женькину ветхую юбчонку. Женька стояла, крепко сжав колени, и все еще надеялась и ждала… идти ей было некуда.

* * *

Из освещенного бара, под теми же портиками вышел мужчина. На минуту его силуэт мелькнул в ярком, длинном окне, но сейчас же потонул во мраке. Слышны были лишь неуверенные, шаркающие шаги и крепкая русская брань.

Но когда фонарь, под которым стояла Женька, осветил и его, и он, в свою очередь, заметил одинокую женщину в поздний час, он приободрился и направился к ней.

– Ciau, bella!.. – сказал он на диалекте, дергая Женьку за рукав ее леопардовой шубки. – Duma!

– Вижу, вижу, какой ты итальянец, – сказала Женька, вздрагивая челюстями от холода и не отстраняясь.

Мужчина едва не выронил двухлитровое «фиаско» на панель, бестолково оглядывая Женьку с удивлением.

– Вот здорово – так здорово! На свою, значит, напал! Откуда ты взялась-то? Тридцать лет живу здесь и ни одной русской не видел.