Цветы мертвых. Степные легенды

– Хлеба ноне, Степа, густо идуть. Дал бы только Господь убраться. В одном месте посредине поля – ну чисто бугор вырос. Вдвое выше всего поля. Ветром что ли заносило, когда сеяли, не пойму, а густота там хучь пропалывай, так в пору… У Туркиных возле дороги – и вовсе голо… Ну, да тамот-ко всегда так. Сей – не сей. Земля, стало быть. А вот у Наумова Якова, что внизу… зе-ле-но! Там-от место дюже хорошее. Только в мокрое лето и погнить может, а то и вовсе затопит, если вода в Дону поднимется, когда подопрет речку.

Жена не дослушала мужа и пошла к постели, будто оправить ее, и уже оттуда говорит Степану:

– Прилягу я, Степа, чевой-то на сон клонить… Видно к дождю.

И опять Степану показалось, что Степанида и жена его, и не жена. Уж дюже молодая будто. Такой она была еще тогда, когда Степан с войны вернулся.

«Ну-ну… не узнать ноне бабу… Пойду и я подкачусь к ней под бок. Опосля такого корму, куда же больше идтить, как не на кровать?»

Так и заснул Степан в обнимку с женой.

* * *

А проснулся… опять темно. Да что оно такое? Наваждение? Сунул руку влево – нет жены. Вправо – нет подоконника. И пить охота. Да и закурить ба. Встал и смело шагнул к дверям, да так треснулся лбом обо что-то, что едва на ногах устоял. Наконец нашел дверь, отворил ее. Темно в сенях. Едва свет брезжит на востоке.

Тут только Степан понял все. Понял – где он. Понял, что… во сне бродил по собственному полю, во сне дышал его запахами, во сне объедался пышками и во сне жену молодую ласкал. И все это было уже давно. Десять лет прошло, как ушел с немцами из России. Жены и сына здесь нет… Подошел Степан к окну, глянул вниз: высота… Где-то слева, внизу, уже гудел просыпающийся многомиллионный заокеанский город. Направо – море. Окно выходит на восток. Любит Степан стоять у этого окна, смотреть туда… на восток. Там Россия… Дон… Станица. Потом идет на завод, старый, запущенный, со старыми машинами, расхлябанными, в пыли, копоти, жару, грязи и грохоте, словно в неволю.

Вот куда судьба его забросила под старость одного.

Сроду Степан не дышал таким тяжелым воздухом горячего цеха. Всю жизнь прожил в степи, на просторе, на вольном воздухе. Десять лет тому назад оставил семью и степи родные. Уж и хозяйство тогда не его было. И степь его пахал чужой трактор. Но любил и тогда Степан вставать рано и выходить в поле, будто хозяин. Все ждал – авось перемена будет. Кто-то явится и освободит его.

Глядел на речку, как она, усталая и иссохшая, текла летом мимо его бывшего поля. Противоположный берег синими глубинами отражался в ней. Небо голубое, все в белых, золотистых барашках, пасущихся в небесной выси… Перед рассветом, бывало, стучит веслом рыбак и гулко этот звук отдает по реке и в сердце Степана, как что-то родное, приветливое… Скрипит колодезный журавль на леваде… Петухи поют… А как поднимется солнце, воздух потеплеет, станет прозрачным и заблестит будто. И таково сладко дышится в поле… Шлепнет тяжелым хвостом жирный сазан, пустит вокруг большие круги, волнуя еще сонную гладь, и зарывшись носом поглубже, скроется в пучине… Глядишь, уже босоногие бабы с подоткнутыми выше колен подолами торопятся к речке с ведрами, поскрипывающими на коромыслах, и стрекочут, как сороки. Нет этого ничего здесь. Все там осталось.

Долго стоит Степан у окна. Смотрит на восток. Вот-вот появится солнце. А когда появилось медленно красным туманным шаром из глубины океана, увидел его Степан. Впился руками в подоконник, стиснул зубы, аж заскрипели. Набрал влажного воздуху в легкие так много, что под силками больно стало, и выдохнул одним разом, как мешок с овсом с плеч сбросил:

– Родимое! Хучь какую весточку подай… Ведь ты же оттель идешь!..

Вернулся в комнату, как в тюрьму вошел. А комната хорошая, обставленная. На хату родную не похожа. Тут тебе и письменный стол, радио, широкая кровать, хоть на четырех, мягкое кресло, электричество, умывальник с горячей водой, холодильник. Здесь так у каждого.

Даже не взглянул Степан на все это. Сел на стул и лениво потянул рукой вчерашнюю русскую газету и начал читать:

«Волго-Донской канал и Цимлянское море».

«Цимлянское море начинается там, где канал соединяется с Доном. На месте Цимлянской станицы, перенесенной на другое место, сооружена мощная гидростанция… Затопление такой громадной площади вызвало уничтожение 170 станиц и хуторов, насчитывавших 20 тысяч хозяйств. Уровень воды в Цимлянском море поднят до 26 метров…»

Тут Степан выронил газету из рук. Словно плохо понял – так задумался. Наконец, стал читать дальше: «длина 8о километров, ширина 30… На двух башнях установлены большие фигуры конных казаков…» Дальше Степан не мог читать. Голова сама опустилась.