Цветы мертвых. Степные легенды

Написал, уложил в конверт, и пошел было на почту отправлять, но по дороге вспомнил, что в кармане нет ни гроша.

Остановился, плюнул прямо на дырявый свой ботинок и пробурчал:

– Да где же эту итальянскую стерву черти носят, наконец? Вот Гапки не достает, так прямо не достает! Она бы сейчас и зашила, и заштопала, и денег достала. В водолазы, что ли пойти?

«Русская мысль», Париж, 18 сентября 1956, № 953, с. 9; 25 сентября, № 956, с. 9.

Весточка Сон Степана

Степан с вечера хорошо поужинал и выпил. Лег спать поздно. Была суббота, завтра воскресенье. Вечер просидел за бутылкой в веселой компании. Ночью проснулся от мучившей его жажды. Да и курить захотелось. Потянулся правой рукой к подоконнику, возле которого стояла кровать, за спичками. Но никак не может нащупать их… Да и подоконника как-то нет совсем. Болтается в воздухе, будто кровать за ночь от стены отъехала… Потрогал налево, где спала жена, – жены не было.

«Видно уже поднялась и толчется где-нибудь на базу с коровами» – подумал Степан, и перевалив через край кровати и опустив босые ноги, шарил ими по полу в поисках чириков. Но и чириков, не было, а босые ноги нащупали неприятно холодный пол.

В хате темно. Ругаясь и перебирая руками по кровати, добрался Степан до другого конца кровати и снова повалился на нее. «Что за притча? Однако дюже я выпил вчерась» – решил Степан. – «Ну, жена придет, разберемся».

* * *

Но вскоре все-таки встал. Уж очень жажда мучила. Нашел кое-как дверь, ведущую в сени, и отворил ее. Первые признаки рассвета встретили его. Вышел во двор. На базу мычали коровы; проворный молодой петух уже топтал зазевавшуюся курочку. Овцы, услышав скрип двери, заблеяли, просясь в степь. Хозяйки нигде не было видно.

Степан плеснул на руки из рукомойника, побрызгал на лицо. Пригладил сбившийся за ночь белесый чуб и обеими ладонями расправил усы. Потом натянул штаны с лампасами, сунул босые ноги в старые чирики и пошел вдоль станицы к речке. Там за мостом, на высоком берегу впадавшей в Дон речки, была его степь.

Уже солнце поднялось над зеленой рощей, когда Степан добрался до своих посевов. Косые розовые лучи дрожали над молодыми всходами, красили и золотили их. А когда Степан поднялся на бугорок, пахнуло на него такой свежестью, что аж дух захватило. «Господи, благодать-то какая! Царица Небесная! Как землица-то пахнет! Чер-но-зем… Разве другая пахнет так? Да ни в жисть! Бывал я в Польше… песок песком. А то суглинки в Восточной Пруссии…»

Степан гордо оглядел свои посевы, работу рук своих; взглянул на нежно-зеленую даль, перекрестился и медленно, по-хозяйски, стал обходить свою степь. У железной дороги, как всегда, дикий, незасеянный клин. На нем буйно бьются под низовым ветерком разноцветные тюльпаны, цветущий горошек и разные мелкие кашки.

«Эх! дуром земля гуляет», – подумал Степан, как всегда, проходя мимо того поля… – «Полоса отчуждается, а к чему это?» Внизу у речки зеленели густо чьи-то посевы. Там недалеко и болото. От него влага. Чьи это? Никак Наумовых? А за рощей у станицы бурели бахчи. Далее в низинах била в глаза зелень, как вырядившаяся девка, всеми оттенками зеленой радуги. А далее синели рощи, и чуть маячил едва видимый глазом далекий увал.

Полюбовался Степан на свое богатство; позавидовал на чужое – у кого было лучше, пожалел того, кому Бог не дал, и зашагал домой.

Шел, но как-то странно, неловко чувствовал себя на своей степи. Будто его она и не его. Будто без спросу зашел в чужое, как в детстве бывало, в чужие горохи забирался. И не понять Степану – отчего это так. Все так, да не так.

Вернулся домой к завтраку. Жена уже была в хате. Стучала возле русской печи рогачами и лопатами. В хате неподобный дух от топленого молока, свежего теста и каймака. Жена поставила перед ним груду ароматных пышек, глечик с розовым каймаком и чугунок с заваренным душистым кирпичным чаем. Пар от него поднимался до самого потолка.

Жена Степана, тоже Степанида, показалась ему в это утро помолодевшей на много лет и не в пример прошлой совместной жизни – доброй, да ласковой. Даже удивился Степан:

– Ты что это, Степанидушка, ноне будто ласковая какая, а? Пышек с каймаком поела поди. Оно, тесто-то, тянет на ласку… – И сам, будто ненароком, провел широкой ладонью по ее многочисленным юбкам.

Степаниду аж нагнуло на него. Степан пьет горячий чай с молоком, потеет, макая набухшие пышки в густой каймак. Вытирает пот с лица рушником и обжиренные руки о свой чуб. Рассказывает жене, что в поле видел: