Цветы мертвых. Степные легенды

– Что бык?.. Бык? Ничего! Стоит, травку жует. А то еще… Перед самым бегством из СССР. Еду на дровнях из собрания инженеров на Садовой, потом заворачиваю на Таганрогский, знаете, там, где Кузнецкий базар. Ну, все равно! Было это зимой 29-го года. Сижу спиной к лошади, а лошадь трусит полегоньку, знаете, по-нашему, по-рассейски, не торопясь, красота. Кругом тишина, морозец небольшой… В Ростове бывали? Нет, ну, все равно. Снег это блестит… Вдруг, смотрю, какая-то сверкающая точка. Приглядываюсь, – другая, третья… Что такое? Тут конь начал волноваться. Наконец, догадался. Мать честная, курица лесная! Вол-ки, вол-ки настоящие! Вы не поверите… Хватаю ружье, и – бах! Потом еще, потом еще, бах, бах, бах! А их все прибывает. Конь мчится вовсю, а я палю, а я палю… Бож-же мой, что тут было… Прискакали домой. Лег я спать. Утром проснулся, забыл совсем, что коня не распряг. Вот, думаю, идиот! Пойду распрягу. И вспомнил, что вчера-то было. Дай, думаю, поеду посмотрю, что оно такое. Поехал по Таганрогскому… Ростов знаете? Ну, все равно. Выехал и давай собирать волчьи тушки. Не поверите: сем-над-цать шту-у-у-к! A-то знаете, как апельсинами печку топить? Не знаете, расскажу… Это мое изобретение…

* * *

В это время позвонил звонок на обед. По дворику побежали дипиевцы с котелками и чашками. Инженер-профессор оборвал на полуслове свою речь и бросился в барак за кастрюлей. Иван Петрович тоже. Вдогонку он только услышал:

– А не слыхали, моя картина в Лувре находится? Нет, жаль, а то рассказал. Да ну еще успею.

Усевшись на бранду, Иван Петрович с увлечением хлебал баланду и косил одним глазок на свою «Гайку».

Последнее время она особенно опротивела ему, несмотря на то, что благодаря этой полуграмотной женщине он жил много лучше других.

Во-первых, «Гайка» была женщина на редкость сообразительная, живая, изворотливая и при прочих женских талантах незаменима, особенно в дипиевских условиях. Во-вторых, шила какие-то туфли из веревок и продавала их на улице и внутри лагеря. Обуви тогда вообще было мало, особенно у дипиевцев, а веревочные туфли вполне заменяли настоящие.

У «Гапки» был доход и деньги. «Гапка» кормила своего Ивана Петровича и салом, и фруктами и даже мороженым. «Гапка» обстирывала его, обмывала, и обшивала. Даже однажды решилась сшить ему из краденого на складе американского одеяла настоящее пальто-реглан, и Иван Петрович щеголял в нем по лагерю и по улицам города, правда, немного смахивая на убежавшего из сумасшедшего дома, но все же не был гол и оборван, как многие, не имевшие под боком «Гапки».

За это все Иван Петрович платил ей тем, что ругал ее «Тапкой», при крещенном имени Авдотья, ничего не делал и нередко заезжал и по уху по домостроевскому обычаю.

«Гапка» все переносила, так как она бросила своего первого, то есть настоящего, мужа ради этого и даже со скандалом. Она запустила горячим утюгом в голову мужу, что, конечно, в достаточной мере сослужило основательным убеждением для последнего, что делать ему возле своей жены больше нечего.

Муж ее был болезненный, слабый человек, хотя и интеллигентный, бывший белый офицер. Трудолюбивый и тихий человек.

Многие женщины из лагеря осуждали «Гапку», многие были на ее стороне.

– Ну, знаете, что ж ей, бедняжке, делать? Ведь ее муж-то, откровенно говоря… – и тут начинался такой зловещий шепот, при котором слушательницы участливо покачивали сокрушительно косматыми головами.

Конечно, по своей наружности «Гапка» не отличалась красотой, была даже «корява» от оспенных ямок на лице, не в меру накрашена, коротконога и с привычками одеваться чересчур ярко и крикливо.

Вполне понятно, что она и сама понимала свое временное положение при Иване Петровиче и поэтому, естественно, влюблялась в него все более и более.

* * *

А тут как раз подвернулся Ивану Петровичу этот брехун.

– Ну и вре-е-е-т! Ну и бре-шет! – только покачивал головой Иван Петрович, прогуливаясь по лагерю и перемещая свои ладони спереди назад и сзади наперед.

– Вот дурак! – продолжал он. – Ну, чего врать всякую ненужную чепуху? Если б польза какая получалась, тогда дело другое. А то…

И вот однажды на улице, остановившись у витрины магазина, в котором продавались «гапкины» туфли, он вошел внутрь и, представившись мастером этих туфель, потребовал себе деньги за них.

Сапожник поверил посетителю, так как Иван Петрович подробно изложил ему устройство туфель и таким образом убедил его.

У сапожника как-то собралась небольшая сумма от продажи предыдущей партии, туфли эти шли хорошо, и он не хотел терять клиента.

При разговоре с сапожником Иван Петрович впервые назвался учителем математики. Сапожник поверил. Хотя, может быть, и не поверил, но сделал вид из приличия.

– A-а?! Маэстро? A-а! Математика, арифметика, физика… Бениссимо. Буон джорно, буон джорно. Аривидерчи!

– А ведь он, дурак, мне поверил насчет математики-то, – сказал вслух Иван Петрович и когда вошел во двор лагеря, уже стал «доцентом математических наук».