Цветы незабываемые (сборник)

– Почему? Зачем? Мне к Зосечке нужно! Я соскучился!

Крови не было видно, только след больших машинных колёс у самой вывески. Наверное, лесовоз юзнул, задел Толечку. Антон рукой, как видел в фильмах, закрыл Толины глаза. Позвонил Аннушкиному мужу, попросил вызвать к повороту милицию и скорую из райцентра.

Минут через десять сосед привёз Зою Павловну и Аннушку. Зоя не кричала.

– Сынок! Может, он живой? Ты сердце слушал?

Фары двух машин хорошо освещали тело её Толечки. Только для того, чтобы хоть как-то действовать, Антон пытался расстегнуть молнию на кожаной куртке Анатолия. Что-то мешало. Рванул сильнее! Из-под куртки посыпались тюльпаны! Целая охапка красных тюльпанов!

– Всё-таки красные где-то раздобыл! Спрятал под куртку, чтоб не подморозить! – удивился Антон. – Мама! Это тебе цветы Толя вёз…

Зоя сжала в руках цветы, поднесла к лицу. Вдруг резко бросила охапку в снег и завыла, протянув красные руки к сыну. Жёлтые тюльпаны стали красными от крови… Её мужчины…

Дом

Так уж случилось, что Лариса не ходила привычной дорогой месяца два.

Улица короткая и неширокая, на ней много старых двухэтажных домов – каркасно-камышитовых. Построенные после войны, они служили десятки лет людям. Здесь рождалось, умирало, ссорилось, женилось не одно поколение. В домах недавно кипела или теплилась человеческая жизнь…

Сегодня Лариса в изумлении остановилась. Заболела душа.

…В окружении праздничных осенних каштанов жалко и беспомощно выглядели знакомые строения.

Нельзя было определить: каштаны или дома протягивают пятипалые яркие ладони и к небу, и к прохожим. Просятся в облака или взывают о помощи? Впрочем, и для деревьев, и для человеческого жилья нынешняя осень – последняя… Никому не под силу продлить их жизнь.

Такая тишина и безжизненность! Дети не бегали и не играли. Не сохло развешенное бельё. Взахлёб не скрипели качели. Сиротливо прижались к боковой стене дома теперь редко встречающиеся цветы Лариного детства – золотые шары. Они ещё не знали, что не проклюнутся ранней весной бодрыми стрелками из-под земли… А грустили потому, что не привыкли расти у пустого дома.

…Рамы во многих окнах отсутствовали. Ветер вольничал: трепал оставленные на окнах занавески, шелестел пластами отставших обоев. На стенах комнат нелепо пестрели яркие прямоугольники – там несколько недель назад ещё висели картины, зеркала, фотографии, стояла мебель.

Всякому понятно: жильцов поселили в новых, построенных неподалёку домах. А здесь всё готово к сносу.

«Это, конечно, хорошо, что условия жизни улучшаются! Но почему так щемит сердце?» – Лариса сама не поняла, подумалось это или сказалось…

Она присела на скамейке у дома.

Нелепо и вызывающе выглядела та скамья: яркие разноцветные планки на спинке и сиденье, трубчатые фиолетовые подлокотники, новая урна сбоку – всё это будто вчера покрасили, но теперь некому здесь сидеть.

– Здравствуй, дом! Знаю, что тебе грустно, что доживаешь последние дни. Ты уж смирись: на твоём месте построят новый. Так задумано временем и природой: новое сменяет изжитое. Вот и твой черёд подошёл!

Ларисе не хотелось отсюда уходить. Всему виной воспоминания…

Первый в её жизни дом был в деревне в средней полосе России, где она жила до шести лет.

Отчётливо помнилась огромная русская печь, занимавшая большую часть дома. На лежанке печи за пёстрой занавеской так тепло и сладко спалось маленькой Ларе.

Мама называла печь спасительницей и кормилицей:

– Намёрзнешься, вымокнешь на работе, особенно осенью, когда из речки снопы льна достаём… Речка-то уже коркой льда покрыта. Мы, бабы, лезем в ледяную воду почти голяком и босыми. Беречь же приходится одёжку и сапоги, запасных-то нет… Прибежишь домой – и скорее на печку! Кирпичики тёплые, дух от печи сухой, уютный… Прогреешь косточки-суставчики, а утром встаёшь здоровым и сильным – никакой тебе хвори! Деревенские ребятишки почему здоровыми растут? Печечка в доме есть! Тёпленько им на русской печи, кирпичи всю простуду вытягивают. Никаких пилюль не надо – так приговаривала Ларина мама, когда любовно подбеливала известью закопчённые места.

Однажды она рассказала:

– У нас в деревне в конце двадцатых Марфа жила, четвёртым ребёнком беременная ходила. Заболела тифом, а болезнь эта в каждом доме прошлась. Умирали люди… Жар у Марфы такой был, что бредила, металась в беспамятстве. От жара, наверное, роды начались до срока. Девочка родилась крошечная, меньше чем семимесячная! Живая была, хотя даже не пищала. Не до ребёнка всем было! Свекровь Марфина завернула в тряпку и сунула девчонку в валенок, который на русскую печку положила: не убивать же живое создание! Сама умрёт…