Цветы привидений

— Видишь у него на жетоне три прорези посредине, если помер. жетон переламывают. Одну половинку мертвецу. другую- для отчета. Ну, это в идеале. Когда бой, разве думаешь об этом. Короче, если у меня половина, ты и сам все понял. А я свой откопал. И не здесь. Откуда у него целый? Это исключено. Потряси его. Вырубился. Нам, делаешь что хочешь, надо его дотащить до врачей.

— Потряси, сказал, да с него кровь хлещет. Весь рукав уже…. Эй, дружище, очнись, — Паша потрепал по щеке раненого.

— Да не так, — Илья с размаху влепил пощечину мужику. Тот застонал, уже было понятно, что это не актерская игра, а кровь не бутафорская. Илья, не смотря на свой щуплое с виду телосложение, схватил хиви под закорки, и поволок наверх, кряхтя и чертыхаясь. — Песню вспомнил, до чего в тему, я знаю ты Высоцкого не любишь.

— Да, бесит голос его, на разрыв аорты поет, типа один понедельник жить осталось…не люблю такое. Вот Горшок в порядке.

— Ты не люби, но хоть подсоби, тяжеленный боров, — Павел неуклюже вцепился в ноги и попытался их толкать наверх руками.

Когда тело раненого было по пояс наверху, Илья плюхнулся навзничь на истерзанную после взрыва траву и заголосил хрипло, надрывно:

"Я ноги-в опорки, Судьбу-на закорки, и в гору и с горки, пьянчугу влачу…"

— Похоже получилось, Илюх, тебе бы ресторанах петь для братвы, стал бы как Круг, а ты сидишь, в своих компах, какие-то игры для дебилов делаешь.

— Я программы пишу, дурень. За мной- будущее!

— Геморрой за тобой, а не будущее, — Пашка усмехнулся. В этот момент хриплый голос с незнакомым акцентом просипел:

— А писня дюже душевная, ребятки, телега там у скал, туда бы меня. Здесь метров пятсот ходу. Я ж голоса услышал, вертался до вас. Подсобите ребятки.

— Какая телега? — в недоумении спросил Павел.

— Бредит по ходу, — Илья дотянулся до рюкзака и порылся на дне. — У меня был нашатырь. Надо ему дать занюхнуть, может, в себя придет.

— Ни, послухай, пусть один хлопчик дотуда побегит, а один со мной побуде. Если нимчи схватються- хана. Пусть он бегит поверху, а ты головастый, со мной. В кармане глянь у меня там новая повязочка.

— На хрена мне твоя повязочка? — Илья сердился, сознание отказывалось воспринимать происходящее всерьез. Хотелось есть, мучила жажда. Полуденное августовское солнце коптило затылок, футболка похотливо липла к спине. Илья скинул ветровку. Завязал за рукава узлом вокруг талии.

— А ты не противься, возьми повязочку, — Илья порылся в одном накладном кармане, в другом, достал тряпочный нарукавник с тесемками, прочел надпись. — Мне новую выдали, вот и сгодится.

— Сам носи свои фашистские тряпки, еще слово и я тебе эту повязку полицайскую в рот затолкаю.

— Если нимчи здесь меня найдут, я отбрешусь, а тут степь, бечь некуда…

— Нимчи твои — это кто такие?

— Те самые, — раненый показал взглядом на повязку.

— Так пусть уже найдут, их киношные взрывники тут че- то напутали, не рассчитали, помогут. Кино немцы что ль снимают? Про войну?

— Болтаешь много, на разведчика не тянешь, ты из каких краев будешь?

— А ты?

— Румын, Константин.

— Ага, станут немцы в кино румынов брать, свои кончились? Как фильм называется?

— Партизан я, у нимчив при фильтрации работаю, потом к нашим сведения передаю. Говорят, наступление ждут скоро.

— Заколебал ты дядя, наши- ваши, че ты чешешь? Какая телега у скал? Самоходка?

— Лошадь, и оружие, много оружия, надо в тайник прятать. Нашим нужно.

— А вот тут на правду похоже, что правда, то правда, ваш брат румын во вторую мировую этим частенько промышляли, оружие барыжили, да и вообще все, что не приколочено, — я много читал разного, когда жетончик нашел. А ведь самое мерзкое, что тезку твое даже не забрали назад. На земле родной, чтоб упокоился. Посольство ваше отказало, и представители тоже. Сказали- там ему и место, мы его туда не отправляли. Я его, того Константина румынского схоронил. Вот откуда у тебя его жетончик- вопрос?

Но ответа парни не дождались. Раненый с хрипом потерял сознание. Над взгорьем послышался ревущий шум мотора, из облака, похожего на парусину, вынырнул самолет. Крылатая птица летела низко, над самыми соснами, казалось, что сбривает верхушки, поэтому Илья отчетливо разглядел на крыле самолета черный крест.

— Высший пилотаж. Каскадеров — летчиков даже задействовали. Масштабное кино снимают. Научились все-таки, — он поднял руку вверх, привлекая внимание.

В этот момент самолет, похожий на Мессершмитт, сделав резкий разворот, дал пулеметную очередь и рикошетом в небо ушел ярко-красный трассер. Отсеклись кроны и вокруг воронки повскакивала полосой земля. Адская машина, будто пролетала сквозь редкий лесок. Вторая очередь. Пашка взвизгнул и метнулся к кромке леса.

— Стой, дурак! Это ж кино!

— Кино, твою мать, — Павел развернулся, на полусогнутых ногах, вжимая шею, стал тыкать в щеку пальцем. — Это тоже кино? Беги, сюда давай.

Илья прищурился, снял очки, одел, через треснутые стекла все вокруг было, словно в тумане.

— Что там ты тычешь?

— Кровь, я ранен, реально ранен, и в меня не говном кидались из самолета, — голос Павла дрожал и срывался.