Читаем Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй полностью

Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

– Не очень-то расходись, изменник! – предупредила Цзиньлянь. – Глаза протру, буду за тобой следить. Смотри у меня, арестант!

Они с Юйлоу направились в дальние покои.

– И каждый раз мне за других достается! – обращаясь к слугам, пожаловался Дайань. – Батюшка сам меня послал, а от матушки Шестой[521] попало.

Юйлоу и Цзиньлянь подошли к внутренним воротам, когда натолкнулись на Лайаня.

– А где батюшка? – спросили они.

– Батюшка в крытой галерее, – отвечал он. – С дядей Ином, дядей Се и приказчиком Ханем пируют. А Шутун, вы бы поглядели, нарядился певичкой и поет.

– Пойдем посмотрим, – Цзиньлянь потянула за собой Юйлоу.

Они приблизились к крытой галерее и, притаившись за решеткой, стали подглядывать.

На возвышении восседал пьяный Ин Боцзюэ. Шапка у него сдвинулась набекрень, а голова качалась, как у куклы, когда ее дергают за нитки. Се Сида захмелел до того, что не в силах был открыть слипавшиеся глаза. А нарумяненный Шутун в женском платье продолжал обносить их вином и петь южные арии.

Симэнь Цин потихоньку подозвал Циньтуна и велел ему подпудрить Ин Боцзюэ. Слуга подкрался к пьяному Ину и положил смеху ради на голову пучок травы.

Цзиньлянь с Юйлоу не выдержали и расхохотались.

– Вот арестант проклятый! – говорила Цзиньлянь. – Весь бы век веселился да дурачился. По самый гроб не образумится.

Услышав смех, Симэнь велел слуге выглянуть наружу. Цзиньлянь и Юйлоу удалились к себе. Пирушка кончилась в первую стражу. Хозяин отправился на ночлег к Пинъэр.

– Чуньмэй! – позвала горничную вернувшаяся Цзиньлянь. – Скажи, Пинъэр что-нибудь говорила?

– Ничего не говорила.

– А этот бесстыжий, небось, прямо к ней пошел?

– Как матушка Шестая вернулась, батюшка раза два к ней заглядывал, – ответила Чуньмэй.

– А за ней посылал в самом деле из-за ребенка?

– Ой, он после обеда так раскричался! Завернут – плачет, развернут – тоже кричит. С ног сбились.

– А Шутун в чьем платье?

– У меня было попросили, а я Дайаня уж так отчитала! Потом он у Юйсяо выпросил. Потом батюшке о ребенке доложили, тот слугу и послал.

– Ну, тогда еще ладно, – немного успокоилась Цзиньлянь. – Я-то думала, он по ней стосковался. А платье придут просить, не давай этому пакостнику.

Не дождавшись Симэня, Цзиньлянь в сердцах заперла дверь и легла.

А теперь вернемся к Ин Боцзюэ. Прямо на глазах у Ина набивал себе карман Бэнь Дичуань, приставленный следить за строительством в поместье. Когда же Бэню доверили серебро на приобретение поместья у Сяна Пятого – на сделку, которая, вне всякого сомнения, сулила ему еще немалую толику серебра, Ин Боцзюэ за игрой и выискал у него оплошность, придрался к нему из-за анекдота, дабы намекнуть, что к чему.

Испуганный не на шутку Бэнь Дичуань на другой же день отвесил три ляна серебра и отправился на поклон к Ин Боцзюэ.

– К чему это? – наигранно удивляясь, воскликнул Ин. – Я ж не оказывал тебе никаких услуг.

– Я давно собирался выразить вам, дядя, свое искреннее почтение, – говорил Бэнь. – Позвольте надеяться, что вы при случае замолвите за меня словцо перед господином. По гроб буду вам обязан, дядя.

Ин Боцзюэ взял серебро и, угостив Бэня чашкой чаю, проводил его за ворота, а сам с узелком серебра пошел к жене.

– Проявит муж решимость, будет у жены обновка, – сказал он жене. – Видишь ли, я в свое время порекомендовал этого Бэня-голодранца. Так теперь он дело получил, сам жрет в три горла, и я ему стал не нужен. Хозяин ему то в поместье строительство поручил, то серебро доверяет другое поместье купить. Немалые деньги нажил. Я ему на пиру возьми да намекни. Струсил, видать, сразу прибежал, три ляна сунул. Думаю, на них холста купить. Хватит ребятишек на зиму одеть.

Да, действительно,

Хоть с благородством, говорят, я вовсе не знаком,Но кто вести умеет дом, тот и хозяин в нем.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Да,

Боимся, как бы горе безумием не стало;Смышленных узнаем мы, а глупых – не пристало.