Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

– Мне с вами поговорить надо бы, – начала падчерица. – Не подумайте, что я сплетни пришла плести. Скажите, вы говорили, что матушка Старшая, дескать, хозяйку из себя строит, а? Может, вы с матушкой Пятой ссорились? А то она у матушки Старшей на все лады вас судила да рядила. Матушка Старшая собирается с вами объясняться. Только не говорите, что я сказала, а то и мне достанется. А вы, матушка, с мыслями соберитесь, подумайте, как ей ответить.

Не услышь такого Пинъэр, все бы шло своим чередом, а тут у нее даже иголка выпала, руки опустились. Долго она была не в силах слова вымолвить.

– Дочка! – наконец со слезами на глазах заговорила Пинъэр. – Ни слова лишнего я не говорила. Вчера только я услыхала от слуги, что батюшка ко мне направился, я к себе поспешила и стала уговаривать его пойти к матушке Старшей, только и всего. Матушка Старшая так обо мне заботится! Да как я буду отзываться дурно о человеке, когда он делает мне столько добра! Но кому же, хотела бы я знать, я такое говорила?! Зачем зря клеветать!

– А матушка Пятая как услыхала, что Старшая собирается с вами объясняться, так вся и вспыхнула, – объясняла падчерица. – По-моему, этого так оставлять нельзя. Надо ей очную ставку устроить, вот что.

– Да разве ее перекричишь? – махнула рукой Пинъэр. – Уж буду на Небо уповать. Она ведь и днем и ночью под меня подкапывается и не успокоится, пока не покончит либо со мной, либо с сыном.

Пинъэр заплакала, падчерица успокаивала ее. Появилась Сяоюй и пригласила их к обеду. Пинъэр отложила работу и направилась с падчерицей в покои хозяйки дома, но, даже не коснувшись еды, вернулась к себе, легла в постель и тотчас же уснула.

Вернулся из управы Симэнь и, найдя Пинъэр спящей, стал расспрашивать Инчунь.

– Матушка целый день крошки в рот не брала, – сказала служанка.

Симэнь бросился к постели Пинъэр.

– Что с тобой, скажи! – спрашивал он. – Почему ты не ешь? – Когда он обратил внимание на ее заплаканные глаза, он не раз повторил один и тот же вопрос: – Как ты себя чувствуешь?

Пинъэр поспешно поднялась и стала тереть глаза.

– Ничего страшного, – говорила она. – Так, с глазами что-то, и аппетиту нет.

Она ни словом не обмолвилась о происшедшем.

Да,

Не жалуется, не покажет вида,
Что грудь терзает тяжкая обида.
Тому свидетельством стихи:
Глупа красотка поневоле –
Не дай ей бог стать умной вдруг
И ясно видеть все вокруг –
Не выдержать ей этой боли!

Дочь Симэня вернулась в дальние покои.

– Я ее спросила! – обратилась она к Юэнян. – Она со слезами на глазах клялась мне, что никогда ничего подобного не говорила. Матушка, говорит, так обо мне заботится. Как же я, говорит, могу о ней такое говорить.

– Да я с самого начала не поверила, – вставила госпожа У. – Сестрица Ли – прекрасная женщина. Не могла она сказать такой вздор.

– Небось, между собой поругались, – заключила Юэнян. – Мужа не поделили! Вот Цзиньлянь и пришла на соперницу наговаривать. Я одна-одинешенька, с собственной тенью время коротаю, а мне все косточки перемоют.

– А ты, дорогая, понапрасну человека не вини, – увещевала хозяйку госпожа У. – Я прямо скажу: сотня таких, как Пань Цзиньлянь, не стоит и одной сестрицы Ли Пинъэр. Прекрасной она души человек! Вот уж года три, как в дом вошла, а что плохого о ней скажешь?!

Во время этого разговора в комнату вошел Циньтун с большим синим узлом за спиной.

– Что это у тебя? – спросила Юэнян.

– Лицензии на продажу тридцати тысяч цзиней соли, – отвечал слуга. – Приказчик Хань с Цуй Бэнем их только что в акцизе зарегистрировали. Батюшка просил накормить обоих и выдать серебра. Они послезавтра, двадцатого, в счастливый день, отправляются в Янчжоу.

– Хозяин, наверное, сейчас придет, – проговорила невестка У. – Мы уж с наставницами к матушке Второй пройдем.

Не успела она сказать, как отдернулась дверная занавеска, и явился сам Симэнь. Госпожа У и монахини заторопились к Ли Цзяоэр, но их заметил хозяин.

– А эту жирную потаскуху Сюэ[718] зачем сюда занесло? – спросил он Юэнян.

– Что ты язык-то свой распускаешь? – одернула его хозяйка. – Мать наставница в гости пришла, а ты набрасываешься. Что она тебе, дорогу, что ли, перескочила. И откуда ты ее знаешь?

– Ты еще не знаешь, что вытворяет эта плешивая разбойница?[719] – продолжал Симэнь. – Она пятнадцатого в седьмой луне завлекла в монастырь Дицзана дочь советника Чэня и одного малого по имени Жуань Третий, подбила их на прелюбодеяние да еще и три ляна серебра выманила. А этот Жуань Третий в объятиях девицы дух испустил. Дело получило огласку, и сводню ко мне доставили. Я ее велел раздеть и двадцать палок всыпать. А по какому, собственно, праву она до сих пор в монахинях ходит, а? Ей же было предписано бросить монастырь и найти мужа. Может, захотела еще раз управу навестить, тисков отведать?