Цыганка. Кровавая невеста

— А ты не такой плохой художник, как о тебе говорят! Кто это? Твоя Джоконда? Или первая любовь? Муза?

— Это она! — мрачно произнес хозяин поместья. — Готовься ее встречать, писака! Хоть я и не хочу этого говорить, но все же желаю тебе удачи!

Автомобиль мчался по пустой дороге, все вокруг просыпалось. День обещал быть слишком длинным, если учесть, сколько всего предстояло сделать Святославу: пристроить на временное проживание художника и заняться скоропалительным оформлением документов. В руках будущий хозяин поместья крепко сжимал портфель с необходимыми бумагами. Водитель весело насвистывал какую-то знакомую мелодию. Он уже посчитал сумму, которую ему должен любитель долгих поездок и был в предвкушении момента расчета. Блинов уснул. Он весь был перепачкан пеплом и напоминал престарелого беспризорника. Конечно, в таком виде его нельзя будет вести в гостиницу, необходимо чтобы он принял ванну, а значит, его придется впустить в дом. Этот факт совсем не радовал Святослава, но ради перспективы покупки усадьбы-мечты он готов был пойти на эту маленькую жертву.

— Я был уверен, что таксист расцелует тебе ноги, когда ты вернулся с кошельком. Он читал твои пустые романы? — усмехнулся художник. Мужчины поднимались в лифте на последний этаж элитного дома.

— Нет, просто благодаря тебе за эту ночь он срубил приличное бабло.

— Приличное бабло, — покривился Блинов. — А ведь ты несешь свет в темные умы масс. Не видать тебе литературных лавров, Елизаров!

— Я на них и не претендую! — отмахнулся Святослав и стремительно вышагнул в распахнутые стеклянные дверцы лифта. — Пусть за них сражаются графоманы!

В гостиной стоял просторный диван, на котором примостились подушка и плед. Писатель выдал художнику полотенце и, показав, где ванная комната, направился спать.

— Я должен немного передохнуть, чтобы снова начать думать. Сейчас у меня вата вместо мозгов.

— Сейчас? Судя по твоим книгам, вата в твоих мозгах всегда, — рассмеялся Блинов, снимая с себя одежду.

— Каждый занимается своим делом: кто-то рисует на стенах и планирует ожидать своей физической смерти в доме престарелых художников, потому что творчески он скончался еще много лет назад, а кому-то доставляет удовольствие баловаться сюжетами и дарить людям… как же он сказал… вкус жизни!

— Вкус жизни? Так ты называешь свое бумагомарательство?

Ирония человека, который стоял посреди просторной красивой квартиры в одних трусах, рядом с кучкой грязной одежды задевала Елизарова. Он с огромным удовольствием вышвырнул бы гостя вон, но миссия, которая связала их совсем ненадолго, была столь важной, что обиду пришлось проглотить.

— Почему ты считаешь мои романы пустыми? — спросил он серьезным голосом. В это мгновение

Святослав был сосредоточен, желая услышать честный и неприятный ответ, который тут же и получил от пьяницы-художника:

— Знаешь, почему я не хотел тебе продавать дом? Потому что мы с тобой похожи! Нам обоим не хватает таланта, чтобы создать что-то стоящее. Может, тебе начать подыскивать дом престарелых для писателей-одиночек, чья беллетристическая звезда погасла?

Гость нагло стянул с себя трусы, и бросил их к остальной одежде, после чего негромко напевая победный марш, направился в сторону ванной. Святослав смотрел ему в спину, сражаясь с волной ярости, готовой вырваться наружи. Он ясно представлял себе небольшой поворотный момент, благодаря которому история развивается следующим образом: писатель вышвыривает из своей квартиры никчемного человека, живущего под девизом «писупис» (под этими словами, конечно же, не имеется в виду «миру мир» — намек анатомический, соответствующий его внешнему виду). На голого идиота, чувствующего себя почти святым, набрасывается толпа, и растаскивает его на кусочки, не оставив от него ничего, даже гениталий.

— Что-то подобное где-то было, — тихо пробубнил писатель, прогнав образы. Он поспешил в свою спальню, чтобы набраться сил, дабы выдержать общение не с таким уж глупым и сумасшедшим художником.

Глава 3 Любить за двоих

— Принеси воды сейчас же! — грубо проскрипела старая цыганка. В ее желто-коричневых оскаленных зубах дымила трубка, которую она, казалось, не вынимала даже ночью. Пожилую женщину звали Зора, она была самого почтенного возраста в таборе, а потому ее слово зачастую становилось решающим в неразрешимых спорах, из-за которых устраивался цыганский суд. Ее грудной кашель никак не утихал, и это говорило о том, что немолодая женщина больна. Но, не смотря на сильные приступы и свисты в легких, старуха отказывалась признавать, что возможна такая неприятность, как летальный исход.

— Я знаю, что проживу сто лет, — не унималась она, подмигивая тем, кто акцентировал внимание на ее недуге.