Цыганочка без выхода

— И никому уже не говорит, а ведь была талантливая актриса, притом красавица, такие надежды подавала — расспроси при случае наших старых театралов или мастодонтов из профессуры «Кулька».

— Это она самоубилась? — догадалась я, правильно трактовав глагол в прошедшем времени.

— Точно! Трагически утопилась в ночь, когда их группа бурно праздновала получение дипломов. Бухнулась с обрыва, как Катерина в пьесе Островского, и все, с концами. Тело только через неделю нашли.

— Так, а Синьков-то тут при чем?

— А он ее чрезвычайно активно домогался, — объяснила Клавдия. — Они оба ее домогались — и Синьков, и Гаврилов, грызлись между собой, как собаки за кость, но Синьков уже тогда был пожестче, он и увлек эту Катю в камыши. А она потом с обрыва прыгнула.

— Клава, не нагнетай. — Я не слишком впечатлилась. — Будь в этом деле состав преступления, Синькова давным-давно привлекли бы к ответственности. А раз он жив, здоров и не кашляет, значит, его вины в случившемся нет или она не доказана. Его же не судили?

— Еще не вечер.

— Нет, Клава, я так не играю. — Я аккуратно скрестила на пустой тарелке нож и вилку. — Ищи другого авторитетного спикера, я ни на кого зря наговаривать не стану, даже на Синькова, хотя он действительно противный тип и вовсе мне не нравится.

— Жаль. — Клавдия не расстроилась. — Придется Гаврилова просить, а у него репутация так себе, и у народа он не популярен. Ну ты имеешь право на свою позицию, я не в обиде, рада была повидаться.

— Взаимно, спасибо за вкусный обед.

Мы вполне дружески распрощались, и деловитая Клава, оплатив счет, ушла первой. А я заказала себе кофе с пирожным и позвонила Ирке, чтобы поделиться с ней сплетней:

— Я узнала, что за любовная драма была у Гаврилова в молодости! Представь, он сох по красотке-однокурснице, которой прочили большое будущее как актрисе, а она покончила с собой, едва окончив вуз!

— Это прекрасно, — совершенно невпопад ответила мне подружка. — Но я приехала на радио, ждала тебя тут, искала по всем кабинетам, даже на второй этаж, где твое бывшее телевидение, сходила, а тебя нигде нет! Ты вообще где?!

— Ой, прости, я забыла тебя предупредить! — повинилась я. — Мою сегодняшнюю запись отменили, так что на радио мне не нужно.

— Тогда двигай в «Галерею», вместе пообедаем, — предложила Ирка.

Сказать ей, что я уже пообедала с другой приятельницей, значило нанести смертельную обиду. Я решила, что смогу запихнуть в себя какой-нибудь несущественный салатик — Ирка же у нас на диете, значит, обеда из трех блюд не предвидится, и согласилась приехать к ней в «Галерею». Это торговый центр по соседству со зданием медиахолдинга, Ирка особенно любит его за недорогую платную автостоянку, с которой на фуд-корт можно подняться на лифте, очень удобно.

Я попросила услужливого официанта перелить мне кофе в бумажный стакан с крышечкой и упаковать пирожное на вынос. Пока шла к торговому центру, как раз успела выпить кофе, а пирожное бережно донесла до «Галереи» и торжественно вручила Ирке со словами:

— Это тебе! Маленький презент в знак моего глубокого раскаяния. Извини, что заставила тебя побегать и подождать.

— Ничего страшного, я в этой беготне по этажам с кучей народа познакомилась и пообщалась. А это что? — подружка заглянула в пакетик. — Ой, «Анна Павлова», мое любимое! Но я же худею… А, ладно, похудею завтра.

Мы очень мило посидели у стеклянной стены с красивым видом на ажурную стальную башню Шухова, которой наши градоначальники никак не найдут применение. Когда-то она была водонапорной, а теперь служит опорой рекламным конструкциям, что, на мой взгляд, крайне пошло.

— А что с ней делать? — пожала плечами Ирка, когда я поделилась с ней своими соображениями. — Просто так народ наверх пускать нельзя, непременно найдутся суицидники, которые захотят красиво уйти в мир иной эффектным прыжком с памятника архитектуры.

Это напомнило мне о Катерине, которая умерла, излишне вжившись (простите за каламбур) в роль своей тезки из «Грозы», и я спросила подружку:

— Ты никогда не слышала о такой актрисе — Кате Петровой?

— Нет, но ты же знаешь, я не театралка. — Ирка нахмурилась. — И не зритель, и в актрисы меня не берут…

— Ой, да плюнь ты на эту роль! — вскипела я. — Неизвестно, что там за спектакль еще, может, позорная любительщина в духе дома культуры инвалидов!

— Режиссер не показался мне инвалидом. — Подружка возразила, но я услышала в ее голосе неуверенность.

— А хорошо ли ты его рассмотрела?

— Плохо, — призналась Ирка. И тоже начала сердиться: — Это же он мне командовал — встань, пройдись, повернись, и я, дура, плясала под его дудочку, как дрессированная собачка! Нет чтобы и ему сказать, мол, тоже встань, пройдись, повернись, а еще покажи паспорт и трудовую книжку с записью «принят на должность режиссера»!

— Не помешало бы, — согласилась я. — Вполне может быть, что этот твой Тарантино — самозванец, который таким макаром клеит симпатичных баб. Ты хоть лицо его разглядела?

— Лена, он был в темноте — сказал, что в зрительном зале сидит, на сцене как раз прогон, нельзя мешать, потому и говорит полушепотом…