Цыганская песня: от «Яра» до Парижа

И вдруг все внезапно оборвалось… Стихло. Даже коровы перестали мычать. Все застыли в недоумении, в восторженном восхищении. Многие долго не могли понять, что концерт окончен, лишь ноги их еще продолжали выделывать всевозможные замысловатые фигуры. И тут… Раздались та-акие аплодисменты, что с далеких пальм поднялась целая туча каких-то черных птиц и испуганно заграяла. Публика не хотела отпускать артистов, цыган засыпали монетами и мятыми трудовыми купюрами и заставили-таки повторить последнее, как они окрестили, «русское фламенко». Цыгане сыграли еще раз, исполнили «Ухаря-купца», со своим неизменным «ай-яй-яй», «ай-нэ-нэ-нэ-нэ», «ари-да-ри-да-ри-да», «что ты говоришь, детка», «ходи шустрей, красивая», – и на этот раз откланялись уже окончательно. После чего начался такой кутеж, что долго о нем вспоминали добропорядочные обыватели и качали головами – в общем, чертям было тошно…

А Димитриевич шествовал по базарной площади эдаким филиппинским бойцовым петушком. Какой-то пеон подарил ему от переполнявших чувств огромного пестрого ару, тот сидел на жердочке, щелкал своим мощным кривым клювом и до крови ущипнул вертевшуюся рядом собачонку. Алеша вынул кривой засапожный нож, разрезал спутывающие попугая веревки и подбросил его. Подбросил – в небо. Попугай через несколько мгновений растворился в голубом просторе. Алеша по-разбойничьи свистнул ему вослед. День принадлежал ему безраздельно. Он чувствовал себя Бонапартом и держался соответственно… Цыгане были верны своей крови, они кочевали из города в город. На каждой ярмарке за бесценок скупали бракованных лошадей, выправляли их за неделю-другую с помощью специфических цыганских методов и выгодно, с барышом, продавали в другом городе, на другой ярмарке. Бразилия занимает первое место в мире по количеству лошадей, это поистине рай для лошадников и цыган. Алеша пользовался огромным авторитетом у своих соплеменников. Все трудные вопросы хоревод решал на виду у всего табора – бесцеремонно, властно и авторитетно. После чего вопрос больше не обсуждался, а решение исполнялось неукоснительно и беспрекословно. Ничто не выводило его из себя. Даже присущая всякому музыканту зависть и ревность. «Хороший музыкант, – равнодушно сказал Алеша как-то про Мигеля де Сантьягоса, “гениального”, как утверждали, гитариста-фламенкиста. – Хороший, слов нет, хоть мое русское ухо и режет эта варварская игра, – добавил лениво, тщательно шлифуя ногти камешком-голышом, как обычно делал перед выступлением, и закончил выразительно: – Хороший, очень хороший, но… но не цыган. Увы!»

…Занятно было изучать внутреннюю жизнь цыганского табора. С первого взгляда там царил полный хаос и никакого порядка. Но это только на первый, сторонний взгляд. На самом деле все оказалось не так. Все было гораздо сложнее, всяк знал свое место. Все, как правило, имели клички: Налим (хитрый), Лапоть (простой), Шило (едкий), Павлин и Юрко – гитаристы-солисты, Ювелир и Донжуан – те скрипачи, элита. Певицы из хора: Мышка, Синица, Бадья (с низким контральто), Ворона, Пуговица. Цыганка, которая вела вокальное соло, звалась – Свистушка. Когда она выступала, для нее делали специальные разукрашенные цветами и лентами качели, она раскачивалась на них и пела старинную разбойничью песню про виселицу: «Что затуманилась, зорюшка ясная?..» – это придавало ее выступлению необычность, трагизм, а также некую экзотичность и экстравагантность. Однако было в этом что-то и от цирка. Недаром говорят, что цыганская манера исполнения – это преувеличение во всем. Во время путешествия, уже вдоль побережья океана, удалось близко сойтись со старым гитаристом, которого звали Лебедем. Он был самым пожилым в хоре человеком и единственным «нотным музыкантом». Остальные – слухачи-самоучки, нот не знали и исподтишка следили за пальцами Лебедя, стараясь поймать те удивительные аккорды импровизаций, которыми он чудесно насыщал несложные цыганские мелодии. Он был тогда уже глубоким стариком, с сивой бородой, но еще довольно крепким. Лебедь, помнится, рассказывал о своей молодости, о Петербурге, где ему удалось поработать в хоре Вари Паниной. Он аккомпанировал ей вместе с цитристом Гансом. К ним в ресторан зашел как-то сам Чайковский. Слушал и удивлялся цыганскому пению и игре. Но после концерта он сказал им, аккомпаниаторам, что их сопровождение такого роскошного голоса, как у Вари, несколько, мягко говоря, бедновато и что надо бы обогатить гармонии. Когда хор прекратил работу, Петр Ильич заперся с ними в кабинете хозяина ресторана, где был старый и весьма дорогой рояль, и вместе с цыганами стал подбирать к романсам и песням более интересные и выразительные гармонии-аранжировки. Они импровизировали до самой ночи. С тех пор те чудесные аранжировки Чайковского так и звучали в игре старого гитариста…[26]