Цыганские сказания (СИ)

— Да. Но тогда колдунья обернётся цаплей и проглотит лягушку. Так что тётя испугалась. И стала девочку кормить и одевать. А девочка потихоньку портила её вещи. То любимую чашку разобьёт, то суп пересолит нарочно. То любимый шарф затопчет так, что он теперь никуда не годится. И всегда никто не знает, что это она сделала. Только тётя знает, но ей никто не поверит.

— Это пъохо, — констатирует принц.

— Ужасно плохо. Тётя от этого стала грустная. А потом девочка отняла у неё друзей, заколдовав их. Стали друзья видеть в этой девочке только хорошее, а про тётю думать перестали. И не стало у тёти друзей.

Мы немного молчим, думая каждый о своём.

— А кто жениъся? — не выдерживает Шаньи.

— Что?

— Сказка когда женятся. Тогда конец.

— В той стране был принц. Он шёл по лесу и женился на злой колдунье, — мрачно говорю я.

— Да?

— Да. Конец.

Кристо, как всегда ждёт меня снаружи, чтобы вместе дойти сначала до раздевалки, потом до выхода. Нет смысла спрашивать себя, зачем мы должны переодеваться теперь во дворце. Тот вдруг решил, что это очень важно для безопасности.

По крайней мере, хотя бы у мужа хорошее настроение. Правда, задумавшись, он идёт так быстро, что мне трудно за ним поспевать.

— Как прошёл день?

— Нормально. В тире стреляли.

— А я узнала, чем Катарина волосы красит. Зелёнкой. Она попросила у Госьки купить большую бутылку.

— Ясно.

— Нам не стоит её отнять?

— Нет. Пусть красится.

— Тебе же не нравилось.

— Ну, ей нравится. А так ещё истерику закатит.

— Но ведь… Это моя майка!!! — я отпускаю руку Кристо и прибавляю ход, буквально влетая в открытую дверь раздевалки.

— Лиляна! — это сзади.

— Эй!!! Дверь открыта! — это Рина, выдирая подол майки из моих рук. Я прихожу в себя.

— Какого чёрта! Ты что, роешься в моём шкафу?

— Нет. Я сняла в сушилке с верёвки. Я не знала, что она твоя.

— Как это не знала?! Да пусть бы и не моя, что, нормально было бы просто взять и надеть майку тёти Дины, по-твоему?!

— Я думала, это моя! Я же не помню всё, что мне купили. Только две недели прошло. Я надела чистую майку, вот и всё!

— Лиляна! — Кристо уже рядом. — Что ты кричишь? Полдворца слушает разборки вокруг копеечной тряпки.

Вдох. Выдох. Вдох.

— Всё. Мы проехали.

Кристо качает головой, закрывая дверь гвардейской раздевалки. Катарина пользуется моментом, чтобы содрать с себя майку и бросить в меня:

— Держи. Было бы из-за чего базар устраивать.

— Оставь себе. Я не собираюсь её носить после тебя.

Кристо соображает, что произошло за спиной, и замирает лицом к двери, не решаясь повернуться.

— Боже мой, пани такая гордая. Действительно, где ей после грязной цыганки донашивать.

— Надень её.

— Мне чужого не надо, — сиротка тянет из шкафа пуловер и натягивает прямо на голое тело. — Я всё, Кристо. Пусти меня.

Когда дверь за ней опять закрывается, муж принимается, как ни в чём не бывало, переодеваться. Я комкаю майку и бросаю в мусорную корзину. В полёте она расправляется и накрывает корзину кокетливым платочком.

— Что это было? Ты взбеленилась на ровном месте, — Кристо едва скользит по мне взглядом, но этого достаточно, чтобы я рассердилась и на него тоже.

— Ты же сам не любишь, когда трогают твои вещи.

— Но это просто майка, взятая по ошибке. Замечу, не чужим человеком, — как всегда в таких случаях, Кристо говорит ровным тоном.

— Извини, — бормочу я.

— Ты беременна?

— Что? Нет.

— Ты проверяешь? Регулярно?

— Ну…

На самом деле, пожалуй, не так уж регулярно. Но ведь и таблетки я пью исправно, ни одного пропуска не сделала.

— Проверь.

— Ладно, — я поворачиваюсь к своему шкафчику, чтобы повесить снятые куртку и рубашку, но, стоит мне прикоснуться к ручке, дверца как-то странно перекашивается и падает мне на голову.

***

Говорят, что один цыганский парень из Кутины сильно проигрался в карты албанской мафии. Бандиты ему угрожали, и, чтобы расплатиться, он рассказал им, что его брат очень богат, показал, где стоит дом брата, и принёс копии ключей от дома. Албанцы обнесли дом, а потом, глумясь, рассказали цыганам, кто их навёл.

Созвали цыганский суд. Однако старейшины, видя молодость парня и из уважения к его отцу, стали говорить о временном изгнании.

Тогда один цыган по прозвищу Сто динаров сказал:

— Парень должен умереть.

Цыгане замолкли, устрашённые, а Сто динаров продолжил:

— За «собачий грех», за подставу своих, всегда изгоняли навек. О каких шести месяцах вы говорите, братья? Но подстава — только половина дела. Другая половина дела такая. То, что в доме не оказалось хозяина с женой и малыми детьми, чистая случайность. А что, братья, происходит со взрослыми и детьми, когда албанские бандиты заходят в дом за наживой?

Цыгане перекрестились. Каждый знал, что тогда происходит.

— За подставление под смерть детей и своих родственников всегда без суда приговаривали к смерти, — сказал Сто динаров. — Кто из вас, братья, оборвёт его жизнь?

Никто не хотел этого сделать, и тогда вызвался отец парня; но упросил цыган, чтобы ему дали несколько дней — дать сыну исповедаться и уйти с миром.

Через неделю отец парня пригласил цыган к себе в дом, и все увидели, что его сын мёртв — убит ударом ножа в сердце.