Туарег

Его подчиненные шептались у него за спиной, и ему было об этом известно. По возвращении в Адорас они станут говорить, что, мол, нашего грозного старшего сержанта обвел вокруг пальца неграмотный туарег. Попробуй тогда справиться с личным составом. Не один и не два пустятся в бега через пустыню, рассудив, что раз можно убить капитана и безнаказанно скрыться, значит, можно прикончить и сержанта и смыться. Если исходить из этого основания, его жизнь уже не будет стоить и горстки фиников.

На закате лейтенант Разман приказал отъехать вглубь равнины, подальше от назойливых москитов. Пока его подчиненные снимали брезент, который служил им укрытием, он бросил последний взгляд на капрала, твердой походкой удалявшегося к центру солончака, и вновь навел бинокль на точку, не дававшую ему покоя.

Солдаты, оставшиеся с ним, не проронили ни слова, убежденные в том, что бесполезно в очередной раз спрашивать, не сдвинулся ли туарег с места. Ясно же, что мертвые не имеют обыкновения двигаться, а ни у кого из них не оставалось на сей счет ни малейших сомнений. «Сын Ветра» мужественно позволил солнцу себя сжечь. Со временем его тело покроется солью, превратится в мумию, лежащую рядом с его верблюдом, так что, возможно, однажды, через сотни лет, кто-нибудь обнаружит его нетленным и будет недоумевать, по какой такой странной причине человек забрался так далеко, чтобы умереть.

Лейтенант Разман улыбнулся про себя, подумав о том, что он бы мог превратиться в символ духа туарегов для будущих столетий, когда их род навсегда исчезнет с лица земли. Гордый имохар, бесстрастно ожидающий смерти в тени своего мехари, загнанный врагами и убежденный в том, что умереть таким образом намного благороднее и достойнее, чем сдаться и сесть в тюрьму.

«Он превратится в легенду, – думал он. – Легенду вроде Омара Муктара[29] или Хамоду… Легенду, которой будут гордиться люди его расы и которая будет напоминать им о том, что когда-то все имохаги были такими».

Голос одного из солдат вернул его к действительности:

– Когда скажете, лейтенант…

Он бросил последний взгляд на солончак, завел мотор, и они в очередной раз покинули москитный район, чтобы разбить лагерь там, где они разбивали его каждый вечер.

Пока один из солдат начал готовить скудный ужин на небольшом примусе, он включил радио и связался с базой.

Суад отозвалась почти сразу.

– Ты схватил его? – нетерпеливо спросила она.

– Нет. Пока нет.

Воцарилось долгое молчание, и наконец она откровенно сказала:

– Я бы солгала, сказав тебе, что сожалею об этом… Вернешься завтра?

– Что еще остается? У нас кончается вода.

– Береги себя!

– Что нового в лагере?

– Вчера вечером у нас были роды… Самочка.

– Вот здорово. До завтра!

Он отключился и несколько секунд сидел с микрофоном в руке, задумчиво уставившись на равнину, которая начала покрываться серым одеялом. Родилась верблюдица, он гоняется за беглым туарегом… Что ни говори, а все-таки необыкновенно бурная неделя выдалась на сторожевом посту в Тидикене, где месяцами совсем ничего не происходит.

Он в очередной раз спросил себя, эта ли картина рисовалась его воображению, когда он поступил в военную академию, и об этом ли он мечтал, когда читал биографию полковника Дюпрэ, горя желанием превзойти его подвиги и превратиться в нового спасителя племен кочевников. Хотя в окрестностях Тидикена уже не было кочевников, они обходили пост стороной и всячески избегали контактов с военными после печального опыта в Адорасе.

Грустно это признавать, но эти самые военные так и не смогли завоевать симпатии местных жителей, видевших в них только бессовестных иностранцев, которые отбирают у них верблюдов, занимают их колодцы и досаждают их женщинам.

На каменистую равнину опустилась ночь, вдалеке захохотала первая гиена, и на небе замерцали робкие звезды. Скоро оно целиком будет усыпано ими – величественное зрелище, которым Разман не уставал любоваться, потому что, возможно, именно эти самые звезды в тихие ночи помогали ему продолжать нести службу после долгого жаркого, тоскливого и безнадежного дня. «Туареги колют звезды своими копьями, чтобы ими освещать свои дороги…» Это крылатая фраза пустыни, всего-навсего фраза, однако тот, кто ее сочинил, хорошо знал эти ночи и эти звезды, знал, что значит часами созерцать их вблизи. Три вещи завораживали его с детства: костер, море, разбивающееся о скалистые утесы, и звезды на безоблачном небе. Глядя на огонь, он отвлекался от своих мыслей; глядя на море, погружался в воспоминания о детстве; а созерцая ночь, чувствовал себя в согласии с самим собой, с прошлым, настоящим и отчасти даже в согласии со своим собственным будущим.

Вдруг туарег возник из темноты, и первое, что преследователи успели заметить, это металлический блеск дула его винтовки.