– Понял… Понял… Я в ауте… Принято к сведению.
Всякому алкашу кажется, что непьющий человек для него самый опасный.
Вот и сейчас Шакалинис толкнул шар в мою лузу:
– Ты, Толя, тихий референт. Работаешь тихо, без шума.
– Спасибо, шеф, за комплимент, – качнул я головой.
Кириллов:
– Прошу в моём доме не оскорблять Сана. А то могу и в рог дать.
Шакалинис:
– Извини, старик. Я шутя. Поросёнок же я.
Я:
– «Поросёнок в ходе роста превращается в свинью».
Угодливый, бесхребетный Колюня всё же понимает, что жизнь – это мяч. Не знаешь, от кого он к тебе и подлетит. Связи со мной не рвёт. Авось пригожусь.
Он наклоняется ко мне. Шепчет:
– Старик! Продаю тебе тайну своей мамки Нели. (Жену он называет мамкой.) Она подыскала такую подружку, что – он шумно поцеловал бутон из пальцев – закачаешься!
– Ну-ну…
– Сделаем просто. Мы приглашаем тебя на чашку чая. Ты приходишь. Вы знакомитесь. Мы с мамкой удаляемся.
Я вежливо поблагодарил, но от чая отказался.
Вечеринка идёт к концу.
Кириллов аккуратно «выравнивает картинку». Он старательно проигрывает Павленке партию за партией. Павленко котовато поглаживает свои усы, хвастается:
– Всегда я проигрывал Коле. А сегодня беру все партии у именинника. Кириллов, какой позор!
И невдомёк Павленке, что задумчивый Коляша тонко ему льстит и тем берёт моральный реванш в отношениях. Теперь всё мажется к норме. Нынче дают взятку не топорно, а стараются проиграть начальнику то ли в карты, то ли в шахматы, то ли скрадчиво сунуть бутылочку винца в начальничий стол. Павленко хоть и малый, но бугор. Ответственный секретарь. Захочет – сегодня поставит твой материал в номер. Захочет – поставит лишь через месяц.
Расходясь, все умилялись восклицанием Конищева:
– Революцию в семнадцатом сделала шайка пьяных моряков!
Не таскайте все яйца в одной корзине!
Планёрка. Волков:
– Товарищи! Будьте хоть в эти дни поосторожней. Не таскайте все яйца в одной корзинке! У нас работает комиссия из ЦК КПСС! Проверяет, как газета освещает дисциплину соцтруда. А у нас что творится? Что за дисциплина? Вчера так накеросинились в комнате Шакалиниса, что вырвали в корзинку. А сегодня перед планёркой позвонили из больницы. Докладывают: «Ваш пьяный литсотрудник Шакалинис вчера танцевал вальс «Сказки венского леса» на кладбищенской стене. Упал. Раскокал череп». Ну и подарочек! Я прошу: «Лечите, пожалуйста, по-ударному». – «Только так!» – рапортуют. – «И когда он будет готов к танцу вальса «На сопках Мнчжурии» на шпиле Останкинской башни?». Горькая ухмылка была мне ответом.
Волков обращается к секретарше Шумовой:
– Тамара, подготовьте на Шакалиниса приказ. Уволен по статье… Ну-у, там пьянство… хулиганство… танцы на кладбищенской стене. Подыщите статью.
Бухгалтер Антонина Дмитриевна говорит Волкову:
– Он должен шестьдесят рублей.
– Не отдавайте трудовую книжку.
– В трёхдневный срок обязаны.
– А как тогда?
– Через суд взыскать. Когда увольняли его в первый раз, он тоже был должен?
– Был.
– Условие. В два месяца не отдаст, подадим в суд. А вообще… Человека надо лечить. Ему нужна петелинская психушка…
Тамара тут же, из кабинета редактора, звонит в больницу.
– Там у вас наш сотрудник… Нельзя ли его отправить в Петелино подлечиться? Его согласие нужно? Это хуже… У него постельный режим на две недели?
– Но вы особо не переживайте, – говорят Тамаре. – Мы ему вырвем в Петелине самую лучшую палату лордов!
Вздыхает Носкова:
– Все мы петелинский эректорат. Я засыпаю под таблетки. Лечусь у невропатолога. Сцеплюсь с муженьком – глотаю таблетки. Они всё осаживают.
Закивала головой Тамара:
– Я тоже питаюсь таблетками. К врачу боюсь идти. А вдруг скажет что страшное? Я уж сама как-нибудь…
Неспелая любовь
Наш Волков опрометчиво влюбился. Начали жить вместе. Они обменяли его двухкомнатную и её однокомнатную квартиры на одну трёшку.
Только почему-то она прописала себя постоянно, а ему, решила она, с лихвой хватит и временной прописки.
Так и вышло.
Вскоре он мелко нашалил – она устроила ему дымный День Большого Бородина.
Он быстренько сориентировался на пересечённой семейной местности, помахал ей белым флажком. Мол, давай подпишем мировую! И выкинул встречный план – переведём стрелки, устроим День Большого межполового примирения!
Перевод стрелок заклинило, и старый больной мушкетёр, как называл себя Волков (это-то в тридцать три года, возраст Христа!), выпал неосторожно в осадок.
И теперь она со своей принципиальностью шикует одна в трёхкомнатной.
Он же со своей помятой гордостью тихонечко передислоцировался на диван в редакции.
Написал бессонными редакционными ночами повесть «Мы вернулись не все».
Вынашивает идею трилогии.
Свихнулся малый на бутылочке
Володя Кузнецов заглянул к нам в кабинет и с порога сразу вопрос: