Туман

На этом заканчивается та часть истории, в которой ещё можно уловить привычный жизненный пульс и примерить на себя некоторые бытовые ситуации, мой дорогой читатель. В это утро ещё были доступны взору бумаги в чёрной папке майора Захарова, свидетельствующие о стычке Максима Зиновьева и Михаила Анатольевича Жмыхова, но через неделю, Алексей Аркадьевич их уничтожит, даже предварительно не переговорив, как планировал, с виновником этой заварухи.

Вопрос, который я хочу затронуть, следует, вернее всего, отдать на откуп историкам, но мне кажется, что с приходом к человечеству такой богини – как грамотность, преклоняясь перед ней, мы стали доверяться только документам, бумагам с подписями и печатями, словно подчёркивая свою непосредственную приближённость к этой богине. Обычные слова, конечно, остались значимыми для нас, но если они даже слетели с уст президента, то всё равно, неплохо бы их зафиксировать каким-нибудь документом.

К чему я этим отвлёкся? Да, потому что, как я уже намекнул, дальше мне предстоит освещать события мистические, с точки зрения обычного мировоззрения, и к своим словам никаких заверенных бумаг я приложить не могу. Если и есть какие-то документальные отголоски моему повествованию, то они скудны и никому не интересны, как, впрочем, и сама жизнь обыкновенного человека. Ну, например: в городском загсе хранится бумага о разводе Валентина Владимировича Егорова с гражданкой Егоровой Татьяной Васильевной, и где-то в этом же здании находится запись о смерти Ивана – сына бабы Пани. В отделе кадров больницы лежит трудовая книжка Людмилы Алексеевны Добротовой, а в библиотечном журнале и в некоторых сохранившихся школьных дневниках вы обнаружите записи и подпись Маргариты Николаевны Потёмкиной. Эти люди – реальные, а со всем остальным, вам придётся поверить мне на слово.

Простите за отступление. А ведь утро уже наступило, и мне следует продолжать свой рассказ. Таинственный гость уже пришёл, и его невозможно не заметить, а, тем более, проигнорировать.

Глава 3. Начало блокады.

Машина такси с визгом развернулась и помчалась обратно, в сторону города. Максим Зиновьев шёл вдоль пустыря, смакуя приятными мыслями, которые, словно бабочки порхали в его голове, и он не спешил утяжелять уж крылья какими-то глубокими осмыслениями. Несколько раз он оборачивался назад к трассе и любовался розовыми перьями застывших на горизонте облаков. О работе Максим уже не помышлял, и сегодняшний день он хотел посвятить маме; мечтал усадить её в комнате на кровать и болтать с ней обо всём подряд. Подумал, что не плохо бы позвонить ещё и Владимировичу, чтобы тот привёз вечером из города пиво с воблой, и они бы отметили в беседке такое славное освобождение.

Мимо пролетела большая чёрная птица. Максим провожал её взглядом, и пытался угадать: ворона это, или спешащий к лесу сокол, и вдруг…, – птица исчезла. Не упала, не скрылась в деревьях (которых попросту нигде не было), а просто пропала, словно невидимый сачок ловким взмахом умыкнул её с неба. «Наверное, бессонная ночь даёт о себе знать», – подумал Макс и встряхнул головой. Но, открыв глаза, слегка ужаснулся от представшей перед ним реальности (а вернее сказать, нереальности): впереди вообще ничего не было. Ни заброшенных участков, ни руин станции, ни привычного леса с правой стороны. Зиновьев остановился и обернулся назад, проверяя: к тому ли повороту подвёз его таксист. Пейзаж был привычным и даже красивым: он видел, как сквозь деревья по трассе ползли два грузовика и легковой автомобиль на фоне восходящего малинового солнца. Максим стал осторожно поворачиваться обратно в сторону дома, не отрывая взгляда от полосы горизонта, и на полпути прервал своё движение, всматриваясь в размытую границу, где пропадал реальный мир, и начиналась белая пустота.