Туман

Когда Макс закончил рассказывать, для Алексея Захарова картина была предельно ясной, и рассматривать её с другой стороны уже не имело для него никакого смысла, поскольку подполковника Жмыхова он давно успел изучить, и неплохо знал Михаила Анатольевича, именно, с той – другой стороны. Захаров был из той редкой когорты офицеров, которые понимали, что такое офицерская честь и уважали эту честь в себе. Была бы его воля, он бы этого Жмыхова отправил в запас без всяких почестей и пенсии за такую выходку, но история эта вырисовывалась настолько неприятной для всего состава, что раздувать её не следовало бы ни в коем случае, как бы не требовала того офицерская честь. К сожалению, честь – это понятие индивидуальное, личное и другим это понятие не передашь вот так запросто, но служебную и, тем более, мужскую солидарность никто не отменял, так что, необходимо было замять эту неприглядную чепуху ещё в истоке. «Это происшествие должно непременно раствориться по-тихому; так будет лучше для всех, – заключил для себя Алексей Аркадьевич и задумался: – Но как поделикатнее утихомирить Жмыхова? Такую вонь не так просто заткнуть, а она даже на уровне кабинетов не нужна». И тут его посетила замечательная мысль. Маленькая деталь, из только что услышанного рассказа, родила эту мысль. Захаров, разумеется, в целом понимал, как замять это дело, а теперь он ещё и знал, как заткнуть навсегда рот Жмыхову.

– Ты сказал: «без шлюхи». А как часто он посещал ваш дом с подобными дамами? – Спросил он с открытым интересом и удовольствием.

– Для его возраста…, я думаю, что часто, – решился Максим на иронию, посчитав, что уже можно.

– А ты уверен, что Жмыхов всегда приезжал с проституткой? Ну, может быть всё-таки, это была его дочь или жена? – перестраховывался на всякий случай майор.

Максим совсем уже расслабился и позволил себе лёгкую дерзость. Он посмотрел на Захарова, как на любопытного наивного ребёнка и сказал:

– А кому придёт в голову вести свою жену в знакомую ей стрёмную хату, заставляя её при этом пригибаться под окнами, красться, чтобы ступени не скрипели и, тем более, за полночь? Ну, про дочь у меня никаких фантазий не хватит. А в общем-то, я и дочь, и жену его знаю. Они раньше не часто, но приезжали в эту квартиру по выходным, – закончил он без сарказма.

Майор Захаров глубоко повздыхал в раздумьях, поглаживая пальцами лоб, и сказал:

– Но ты тоже, мил человек, не из умного разряда. Без какой-либо поддержки, вот так резко, бросаться на подполковника милиции – это, брат, отчаянная глупость. Но от себя замечу, что глупость достойная уважения.

– Не один вы такого мнения, товарищ майор, – заверил его Максим и прибавил печально: – Но согласитесь, что грустная картина вырисовывается: оказывается, чтобы снизу поставить высокопоставленного хама на место, главное, что движет человеком – это отчаяние.

– Ну, ладно, не будем философствовать, – остановил его Алексей Аркадьевич и указал на листок, лежащий на столе, – подпиши там внизу, и пойдём в «дежурку» за твоими вещами.

– А что это? – немного остерегаясь, поинтересовался Зиновьев.

– Подписка о невыезде, – равнодушно ответил майор. – Так, на всякий случай. Пусть пока у меня полежит.

Макс поднялся со стула и расписался в документе, невольно подумав о том, что подписка была выписана заранее. Значит, майор изначально планировал его освобождение. «Нет, всё-таки не перевелись ещё в «органах» разумные люди», – мысленно отдал он должное Захарову.

Алексей Аркадьевич, вернул Максиму паспорт, собрал бумаги и положил их в чёрную папку.

– Скажи там своим в доме, чтобы не распространялись об этом инциденте, – предупредил он, когда выводил Максима из кабинета. – Здесь я сам разберусь, а ты постарайся больше не общаться со Жмыховым. А в ближайшее время, лучше вообще, на глаза ему не показывайся. Я о тебе беспокоюсь, а не о нём.

Неожиданно освобождённый Зиновьев вышел на безлюдную улицу, когда рассвет уже наползал на город. Фонари продолжали ещё бесполезно гореть, отчего создавалась впечатление, что они, словно последний ночной батальон, вызвались прикрывать отступление ночи и оказывали утру отчаянное сопротивление. Но электрические лампы с каждой секундой безнадёжно начинали проигрывать в этой световой борьбе. Разрозненные вдоль проезжей части они обречённо тлели и, будто бы прощались друг с другом.

Максим зашагал к центральной улице и увидел перед перекрёстком скучающее такси. От радости он замахал руками, и машина, отвечая ему взаимным приветствием, зажгла фары и двинулась навстречу. Услышав адрес, водитель согласился ехать только до поворота на «грунтовку», сославшись на то, что у него якобы нет «запаски». А Максу это было даже, кстати, потому что он хотел немного прогуляться после затхлой камеры и насладится вкусом своего внезапного освобождения.