Туман

Потом Михаил Анатольевич подумал уже про себя (в смысле: – молча): «Чёрт с ним, что проспал, но ведь машину никак не вызовешь. Эх, Серёжа, Серёжа, что же я вчера-то с тобой не договорился? Да, потому что без бабы приехал сюда, – ответил Жмыхов на свой же вопрос и задался следующим: – Что делать?».

Но в отличие от многострадальных классических вопросов: «Что делать?» или «Быть или не быть?», вопрос Михаила Анатольевича был скорее риторическим, или даже номинальным. Жмыжов чётко знал, что для начала надо выпить пару рюмочек чего-нибудь «оздоровительного», забросить в желудок кое-какую еду и потом пешочком отправляться к трассе. Там он без проблем рассчитывал поймать «попутку» и доехать до города. «Ух, доберусь до управления, – подстёгивал он себя, направившись на кухню. – Разбираться, кто отпустил этого гада, буду потом, а первым делом: приеду сюда с бойцами и лично пристрелю эту бешеную собаку, как при попытке к бегству». Михаил Анатольевич достал из холодильника мясные нарезки в вакуумной упаковке, посмотрел на водку, сморщился и потянулся за лимончиком. Снял с буфета бутылку коньяка, хрустальный бокал, расставил всё на столе, потёр ладони и принялся завтракать.

Желание: – «пристрелить при попытке к бегству», – конечно, было пафосным плодом буйной фантазии подполковника. Бывали в его служебной деятельности моменты, когда он задумывался: «А способен ли он убить человека?», и вопрос этот он ставил перед собой именно в такой формулировке без каких-либо дополнений, типа: «За что?» или «При каких обстоятельствах?». Если представить себя в роли «чистильщика» (а по сути, таковым он себя и считал), то пойти на такую крайность – как убийство, Жмыхову было, вроде бы, легко, тем более, оправдание для совести уже заранее заготовлено. Но это – что касалось теоретической стороны вопроса; играться со своим разумом можно сколько угодно и кроме себя трудно кому-то ещё доставить этим вред, а ведь достоверность ответа требует, чтобы воображение воспроизвело реальную ситуацию. Представить себе, как он спускает курок пистолета, направленного на живое существо, Жмыхов не мог. В своём воображении, он готов был только направлять оружие на жертву и ждать, пока кто-нибудь ему подробно и достоверно не объяснит, какую сволочь он должен пристрелить. Но и, представив себе какого-нибудь маньяка, насильника или убийцу, Михаил Анатольевич всё равно не решался виртуально нажать на курок. Казалось бы: сделай движение пальцем, и пусть пуля разорвёт эту похабную плоть и отправит гнилую душу в ад, но нет. Как не парадоксально, но спасают жертву всё те же теоретические игры разума, которые до этого заочно уже уничтожили стоящего перед дулом пистолета преступника. «Раз он такая мразь, так почему я обязан его казнить? Для этого существуют специальные люди», – приходил каждый раз Жмыхов к одному и тому же выводу.