Туман

На апогее сильного страха рождается отчаяние, а если хорошенько присмотреться к этому отчаянию, то можно разглядеть и надежду. Не обошла такая маленькая надежда стороной и Михаила Анатольевича. Ощупав подушечками пальцев холодную испарину, выступившую на лбу, он нервной трусцой побежал в произвольном направлении, мечтая на ходу натолкнуться хоть на какой-нибудь предмет. Пусть это будет ствол дерева, остаток кирпичного фундамента или гнилой штакетник; для Жмыхова сейчас это не имело никакой разницы. Он бы посидел возле этого материального предмета, успокоился, вспомнил его и сориентировался бы потом, в какую сторону идти.

Просящему, как говорится, – подают. Хотя, существует поговорка с совершенно противоположным смыслом. Порой хочется думать, что эти доставшиеся нам старинные поговорки – это всего лишь выдержки из какого-то большого общего закона бытия, схожего с какими-нибудь религиями, но противоречивого, как и сама жизнь.

Но вот, мы и подошли, дорогой читатель, к той границе рассказа, за которой я буду описывать уже события, в которых общеизвестные законы (как бы от греха подальше), отходят в сторону. Иней на окне Маргариты Потёмкиной, растаявший в розовую лужицу, чёрные трусы с надписью, превратившиеся потом в ворона, – это только робкие вестники той мистики, которая будет управлять этой округой ближайшие несколько суток. Это моё небольшое отступление можно отнести к вежливому предупреждению и извинению, поскольку дальше, возможно, мне не удастся щепетильно и подробно задерживаться на каких-то мелочах и деталях из-за невероятности происходящего. Заранее порошу прощение, если некоторые эпизоды вам покажутся сумбурными в моём изложении, но такова их динамика. А теперь прошу вас вернуться к «незрячему», несчастному и до смерти напуганному Михаилу Анатольевичу.

Его нервная, отчаянная и слепая пробежка внезапно прервалась. Одновременно с коротким звонким хлопком треснувшего стекла, Жмыхов ощутил болезненный удар в правое колено и, естественно, потеряв равновесие, он упал грудью и лицом на какую-то гладкую холодную поверхность. Сползая вниз по этой белой, сливающейся с туманом, немного покатой поверхности, он успел обрадоваться, поскольку узнал капот своей служебной машины. Сидя на земле, Михаил Анатольевич с удушливым восторгом рассматривал и гладил пальцами серебристую эмблему автомобиля, решётку, бампер и разбитую им фару. Боль в колене была незаметной и попросту растворялась в расцветающем новорождённом сознании Михаила Анатольевича. Из мрачной каши, в которую превратился за последние минуты его разум, словно весенними первоцветами пробивались ростки наивных и даже глуповатых от радости мыслей.

– Серёженька, как же я мог забыть, что всё-таки договорился с тобой о встрече на нашем условленном месте, – произносил подполковник их вслух. – Как же здорово, дорогой ты мой, что ты сумел в таком кошмаре доехать до меня. Дождался. Как знал, как знал. Ну, молодец. Фару мы заменим, …да, не только фару, мы всё, что надо, в нашей машинке поменяем. Скорей, скорей, надо выбираться отсюда Серёженька, – приговаривал Жмыхов, с трудом поднимаясь на ноги, но вдруг услышал противный хруст и почувствовал, что давит подошвами ботинок что-то мелкое и хрупкое. Наклонившись, он осторожно коснулся земли, и в ладонь врезалось множество колючек. Михаил Анатольевич боязливо зачерпнул рукой горсточку этого хрустящего «чего-то» и поднёс к лицу, чтобы рассмотреть. Это оказались маленькие морские ракушки. Но откуда здесь появились эти белые и рыжие лепесточки с мелкими волнистыми рифлёными узорчиками? Такой вопрос сформировался в голове у Жмыхова, но тут же ему показалось, что эти ракушки он уже когда-то видел, и это было очень давно. Он мучительно напряг свою память, и перед глазами представилась картинка, на которой эти ракушки лежат, разложенные на газете. Потом он увидел эту коллекцию, уже уложенную в небольшую картонную коробку, и вспомнил, что в далёком детстве он сам насобирал эти ракушки на берегу моря. Это была его первая и последняя поездка на Черноморское побережье вместе с родителями, но ни города, ни год посещения этого курорта, Михаил Анатольевич вспомнить не смог. В последствии он множество раз отдыхал в компании друзей, с детьми и женой, и не только на морях, но и на океанском побережье, а вот с родителями больше никогда никуда не выезжал.