Читаем Туман полностью

– Я уже сказал, закладная уничтожена, и если она не берет свой дом, то и я не имею к дому никакого отношения. Благодарна она мне или нет, мне все равно!

– Ну, дон Аугусто, зачем вы так! Она ведь желает только помириться с вами, чтобы вы снова стали друзьями!

– Конечно, теперь, когда она порвала с другим, не так ли? Раньше я был «другой», теперь я первый, не так ли? Теперь она хочет подцепить меня?

– Разве я говорила вам что-нибудь подобное!

– Нет, но я догадываюсь.

– Ну, так вы совершенно ошибаетесь. Когда моя племянница сказала мне все, что я сейчас вам передала, я ей стала давать советы, стала внушать ей, раз уж она дорвала со своим прощелыгой женихом, постараться завоевать вас, ну, вы меня понимаете.

– Да, снова завладеть моим сердцем.

– Именно! Так вот она в ответ мне сто раз повторила: «Нет, нет и нет». Она, мол, вас очень ценит и уважает как друга – и только как друга, – но как муж вы ей не подходите, и она выйдет замуж только за человека, которого полюбит.

– А меня она полюбить не сможет, не так ли?

– Нет, такого она не говорила.

– Думаю, что говорила, и это тоже дипломатия.

– Как так?

– Да, да, вы пришли не только затем, чтобы я простил эту девушку, но и еще проверить, согласен ли я снова просить ее руки, не так ли? Вы уладите это дело, и она смирится.

– Клянусь вам, дон Аугусто, клянусь вам священной памятью моей покойной матери, клянусь вам…

– Вспомните заповедь: не клянись…

– А я клянусь, что вы сейчас забываете – невольно, конечно, – кто я такая, кто такая Эрмелинда Руис-и-Руис.

– Если бы все было так, как вы говорите…

– Да, это так, именно так. – Она произнесла эти слова таким тоном, что сомнения были неуместны.

– Ну, тогда… тогда… скажите своей племяннице, что я удовлетворен ее объяснениями и глубоко за них благодарен, что я по-прежнему буду ей другом, верным и преданным другом, но только другом и ничем больше, только другом… И не стоит говорить ей, что я не фортепьяно, на котором можно играть что вздумается; что я не из тех мужчин, которых сегодня берут, а завтра бросают; что я не заместитель и не вице-жених; что я не второе блюдо…

– Не горячитесь так!

– Да я вовсе не горячусь! Так вот, я по-прежнему ее друг…

– И вскоре придете нас навестить?

– Не знаю.

– Но если вы не придете, бедняжка мне не поверит и будет огорчена.

– Я, видите ли, намерен предпринять долгое и далекое путешествие.

– Но прежде вы придете проститься?

– Посмотрим.

Они расстались. Когда донья Эрмелинда, придя домой; передала племяннице свой разговор с Аугусто, Эухения сказала про себя: «Там появилась другая, нет сомнения? теперь я должна завоевать его снова». – Аугусто, в свою очередь, оставшись один и расхаживая по комнате, говорил себе: «Она хочет мною играть, для нее я как фортепьяно. Бросает, берет, йотом снова бросит… Меня держали про запас. Что там ни говори, она хочет, чтобы я снова сделал ей предложение – может быть, чтобы отомстить или чтобы тот, другой, ее приревновал и вернулся… Как будто я кукла, игрушка, дон Никто… А у меня есть свой характер, да, есть; я это я! Я это я! Я обязан Эухении; не могу отрицать, она пробудила во мне способность к любви; но раз она ее пробудила и оживила, теперь Эухения мне больше не нужна, женщин более чем достаточно».

Тут он не мог сдержать улыбки: ему вспомнились слова Виктора, сказанные их другу Хервасио, когда тот после свадьбы объявил, что едет с женой в Париж. «Ехать в Париж, – сказал Виктор, – с женой? Это все равно что везти треску в Шотландию!» Аугусто тогда от души смеялся.

И он продолжал: «Женщин более чем достаточно. Сколько очарования в коварной невинности, в невинном коварстве Росарио, этого нового издания вечной Евы! Очаровательная девочка! Эухения низвела меня от абстрактного к конкретному, эта же привела к родовому, а кругом" столько соблазнительных женщин… Столько Эухении! Столько Росарио! Нет, нет, мною никто играть не будет, особенно женщина. Я это я! Пусть у меня маленькая душа, но она моя!» И, чувствуя, как это его «я» словно разбухает, разбухает и в доме ему уже тесно, Аугусто вышел на улицу, где этому «я» будет просторней и вольготней.

Едва он сделал первые шаги на улице, увидел небо над головой, увидел прохожих, – все шли по своим делам, не замечая его, конечно, без умысла и не обращая на него внимания просто потому, что не были с ним знакомы, – Аугусто почувствовал, что его «я», то самое «я» в горделивом «я это я!», стало уменьшаться, уменьшаться и снова уместилось в его теле и даже внутри тела стало искать уголок, где бы спрятаться, чтоб его никто не видел. Улица казалась ему кинематографом, а он сам чувствовал себя тенью на экране, каким-то признаком. Погружение в толпу, затерянность в массе людей, которые двигались, ничего не зная о нем и не замечая его, всегда действовали на него так же, как погружение в природу, под открытым небом, на вольном ветру.

Только наедине он ощущал себя, только наедине он мог говорить себе, быть может, чтобы себя убедить: «Я это я!» Среди людей, затерянный в озабоченной или веселящейся толпе, он терял ощущение самого себя.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха
Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Вторая часть воспоминаний Тамары Петкевич «Жизнь – сапожок непарный» вышла под заголовком «На фоне звёзд и страха» и стала продолжением первой книги. Повествование охватывает годы после освобождения из лагеря. Всё, что осталось недоговорено: недописанные судьбы, незаконченные портреты, оборванные нити человеческих отношений, – получило своё завершение. Желанная свобода, которая грезилась в лагерном бараке, вернула право на нормальное существование и стала началом новой жизни, но не избавила ни от страшных призраков прошлого, ни от боли из-за невозможности вернуть то, что навсегда было отнято неволей. Книга увидела свет в 2008 году, спустя пятнадцать лет после публикации первой части, и выдержала ряд переизданий, была переведена на немецкий язык. По мотивам книги в Санкт-Петербурге был поставлен спектакль, Тамара Петкевич стала лауреатом нескольких литературных премий: «Крутая лестница», «Петрополь», премии Гоголя. Прочитав книгу, Татьяна Гердт сказала: «Я человек очень счастливый, мне Господь посылал всё время замечательных людей. Но потрясений человеческих у меня было в жизни два: Твардовский и Тамара Петкевич. Это не лагерная литература. Это литература русская. Это то, что даёт силы жить».В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Тамара Владиславовна Петкевич

Классическая проза ХX века
Перед бурей
Перед бурей

Фёдорова Нина (Антонина Ивановна Подгорина) родилась в 1895 году в г. Лохвица Полтавской губернии. Детство её прошло в Верхнеудинске, в Забайкалье. Окончила историко-филологическое отделение Бестужевских женских курсов в Петербурге. После революции покинула Россию и уехала в Харбин. В 1923 году вышла замуж за историка и культуролога В. Рязановского. Её сыновья, Николай и Александр тоже стали историками. В 1936 году семья переехала в Тяньцзин, в 1938 году – в США. Наибольшую известность приобрёл роман Н. Фёдоровой «Семья», вышедший в 1940 году на английском языке. В авторском переводе на русский язык роман были издан в 1952 году нью-йоркским издательством им. Чехова. Роман, посвящённый истории жизни русских эмигрантов в Тяньцзине, проблеме отцов и детей, был хорошо принят критикой русской эмиграции. В 1958 году во Франкфурте-на-Майне вышло ее продолжение – Дети». В 1964–1966 годах в Вашингтоне вышла первая часть её трилогии «Жизнь». В 1964 году в Сан-Паулу была издана книга «Театр для детей».Почти до конца жизни писала романы и преподавала в университете штата Орегон. Умерла в Окленде в 1985 году.Вашему вниманию предлагается вторая книга трилогии Нины Фёдоровой «Жизнь».

Нина Федорова

Классическая проза ХX века