Туман над Токио

Нагао-сан ещё раз, перед спектаклем, заговорил с Татьяной о пустяках, возможно, для ненаучного опыта над звукоизоляционными шторами. И опять я отмежевалась от него в кулуаре, тщательно драпируя за собой эти самые шторы, пока хозяин не исчез в гримёрной.

Кунинава-сан, получив взбучку от взбешённого маэстро, пару раз ждал своего выхода не на обычном месте. Таким образом господин Нагао, конечно, не столкнулся нос к носу с женихом служанки, но всё равно застукал нас с ним обменивающимися продуктами улова и величиной рыбин. И снова земляку и мне попало, да так, что Кобаяси-сан выбежала из вахтерной в кулуар глянуть, что там за брань в цветнике. Прибыв в тот день на приём к хозяину Мураниши, английская леди отметила высокомерие и бледность хозяйского лица, а янтарные зрачки его потухли, как древесный уголь.

Не попробовать ли себя в телепатии? «Луна прекрасна, не правда ли?» – сверкнули мои глаза. Уловил? Не уловил? За кулисой, прямо напротив, совсем близко, стоял господин Кунинава. Уловил он. Впился в мой лунный взгляд и челюсти его дрогнули: «Всё ясно…»

Глава 10

Фрукты больше не приходили.

На закрытие гастролей игрался только один спектакль, утренний. За час до его начала всю труппу собрали в зрительном зале для подведения итогов трёхмесячной работы, а также прощальных речей. Никто из актёров не прыгал от радости, когда Накамура-сан поздравил труппу с триумфом и аншлагами на все сыгранные спектакли. Творческие лица были опечалены. А в особенности омега-исполнители, так как любой из них долгие месяцы мог иметь лишь большие гарантии стать бомжом.

Режиссёр Сато-сан, в начале своего выступления поведавший о том, что вполне разделяет печаль с подопечными, далее перешёл к недомолвкам и намёкам, которые слегка обнадёжили труппу, поскольку спектакли, принёсшие большую прибыль киноконцерну и пользующиеся огромным успехом у зрителей, могут отправить в турне по стране, а также возобновлять показы в Токио и Осаке каждый год.

Головокружение, замутившее мне сознание, помешало вникнуть в речь господина Нагао. Я больше не видела и не слышала. Я вновь переживала свои чудовищные личные обстоятельства, начиная со дня, когда не смогла дозвониться до мамы… И записная книжка с кустом цветущей сирени, и голос тёти Лики, произнёсший те страшные слова, после которых мой рассудок в одночасье был окутан туманом, скорее похожим на непроглядный мрак. И сквозь него инстинкт самосохранения изо всех сил волок меня волоком, сбитую с ног, обессилевшую, с нарушениями в психике, с частичной потерей памяти, с жизнью на «автопилоте» врождённых рефлексов и терпящую полное поражение в общении с актёрской братией. Я поддалась, от отчаяния, с недоверием, притяжению ласковых янтарных глаз. Яблоки, мандарины из префектуры Кумамото, киви, дорогостоящая клубника тонизировали не только содержанием витамина С, но и сочувствием, благожелательностью, вниманием, побуждали к домысливанию, что когда-нибудь, мало-помалу, капля по капле, я снова пойму, что в ночном небе есть луна…

Мне, наверное, стоило быть благодарной соседкам по гримёрной за их травлю и лупцевание турбощёткой. Применяя различные абразивные инструменты, шлифовщицы заставляли мой организм защищаться, вырабатывать кортизол и адреналин, а те были очень кстати для психической мобилизации мозга, а следовательно для борьбы с шоковым состоянием и душевной болью. Не это ли господин Накамура прозорливо назвал взаимовыручкой?

Отыграв свой первый выход, мне не удалось попрощаться с господином Кунинава. Он больше не ждал меня в кулуаре. Зато хозяину такой расклад пришёлся по душе и в последний раз он летел мне навстречу, обаятельно улыбаясь. Когда наши пути пересеклись, он, в своём обычном амплуа, растревожил меня напутственным словом «Itterasshai», «жду твоего возвращения».

* * *

На заключительном показе «Камелии на снегу» все актёры, и альфы, и омеги, были само великодушие. Иерархии как будто никогда и не существовало. Потемневшая от загадочного недуга Татьяна присмирела и, казалось, готова была сказать мне что-то приятное.

Наш с Марком выход. Супруг по сцене ободряюще сжимает мне локоть. Congratulations! Я подаю хозяину руку и явно чувствую его учащённый пульс. Служанка, обязанная, по замыслу режиссёра, стоять, потупив очи, и ни в коем случае не лицезреть знатных гостей, вдруг обнаглела и с насмешливым любопытством уставилась мне в глаза. Что она в них увидела? Горечь перед разлукой? Отблески лунного света?

* * *

Вот хозяин отпускает мою руку, но магнетический встревоженный взгляд продолжает держать в плену мои зрачки. И тут в глубине янтаря я различаю крошечную искру, полыхнувшую яркой вспышкой, как выброс солнечной плазмы, идущий то ли из головоломной души маэстро, то ли из непроходимых дебрей его рассудка. И эта секундная вспышка, глумясь над европейской логикой и прагматизмом, пронзает меня мысленным сообщением:

– Прощай… Люблю…

Эпилог