Туман над Токио

– Привет! Куда идём? Скоро третий акт…

– Да вот, сбегаю за крепким кофе… что-то в сон клонит, – отчиталась я земляку, сняв наушники.

– А что слушаем?

– Брайан Адамс… Вы наверняка слышали его хиты? Ну, например, «Please forgive me», или «Straight from the heart»? Певец – супер, и тексты у него богемные… похожи на поэзию Артюра Рембо[104].

– Ох, заинтригован! Я ведь чуть не поступил на мастер-класс по Артюру Рембо в университете…

– В самом деле? Значит, вы, Кунинава-сан, не только блестящий актёр, но и эрудит! Лирику Рембо читать трудно… Вот, возьмите, хоть и без бокса! – открыла я крышку плейера и двумя пальцами передала компакт-диск рыболову.

Тот тоже протянул большой и указательный палец, готовясь аккуратно его взять, и в тот самый момент за его спиной возникла крошка-статистка в бедняцком кимоно. Она отвесила поклон звезде телесериалов и прошептала: «Прошу любить и жаловать», – глядя на мой диск.

– А ещё, Кунинава-сан, там есть одна обалденная песня…

Я не договорила, увидев, как из закулисного пространства прямо на нас выходит господин Кейширо. Он прошёл за спиной рыболова, перехватив мой взгляд, полный обожания и любви к хитам Брайана Адамса, но устремлённый на Кунинава-сан. Затем обозрел мою пустую, уже без диска, руку, отдаляющуюся от звезды. И погрустнел, сделав наверняка ложные выводы и жалея хозяйские деньги, потраченные впустую на килограммы фруктов.

Вот тебе и капучино! По негласным правилам закулисной жизни в случае близости мужского и женского тела в кулуарах, на эти два тела налагаются санкции! И что иное госпожа Аш может вручать господину Кунинава, как не любовную записку или памятку о месте и часе свидания? Хотя дело понятное – в деликатном месте, пропитанном любовным томлением и установкой «стращать и не пущать», начинается всё с сардин, а заканчивается криками «Congratulations!».

В доказательство того, что ничего плохого не делаю, я наконец громко договорила фразу, предназначенную для господина Кунинава:

– Have you ever really loved a woman?[105].

Кейширо-сан исчез в гримёрной хозяина, и неизвестно что там наболтал. Кажется, мы с Брайаном Адамсом влипли… Единственным моим спасением от недоразумений была надежда на то, что помощник идола не понимает английского. А Кунинава-сан, полагаю, мыслит масштабно, у него широкий кругозор и он достаточно умён, чтобы не принимать дружеский трёп за намёки.

* * *

В кафе свободных столиков не было. Получив капучино на вынос, переобувшись у вахтерной и подойдя к лестнице, я бросила взгляд в длинный кулуар. У входа в гримёрную господина Нагао крошка-статистка докладывала о чём-то Кейширо-сан, внимающему ей с начальственным видом. Заметив меня на лестнице, девушка смутилась и даже, как мне показалось, покраснела.

«Не думай! Не думай! Гони мысли прочь!» – уговаривала я себя, беря приступом по две ступеньки разом. Но окончательно поняв, что моё сознание никогда не обретёт просветление, я плюнула и поддалась вескому заключению по-европейски: «Адъютант господина Нагао пристально следит за развитием наших с земляком отношений, а вызванная "на ковёр" крошка-статистка доложила о том, что она тут увидела и подслушала!» Вот и хорошо. Если статистка не желала мне зла и не присочинила с три короба, рассказав только правду, то я реабилитирована. В аудиодиске, переданном без бокса господину Кунинава, любовной записки быть не может…

Ступив на пролёт между вторым и третьим этажами, я заметила выходящую из ложи госпожи Фуджи Миву с раскрытой канцелярской книгой и делающую в ней пометки. Подождав, пока соседка дойдёт до лестницы, я спросила:

– Что, автографы берёшь?

– Нет, учусь актёрскому ремеслу.

* * *

В нашей комнате яблоки уже были распределены по гримировальным столам. Аска, Рена, Каори и Агнесса с мушками на щеках ушли на выход в массовку второй сцены третьего акта. Татьяна выщипывала брови. Я пила остывший капучино и слушала песню Гару «Признание». Мива разглядывала своё бельё, решая, что из него нуждается в стирке в машинах у умывальников. Кстати, и мне бы надо простирать чёрную тенниску с кружевом, замазанную гримом, и пару трусиков.

Стиральных машин было три. Над одной из них склонилась Мива, закладывающая бельё. В другую сыпала стиральный порошок я. А из третьей Кумико-сан, ученица госпожи Фуджи, вытаскивала влажные после стирки халаты «юката» и подштанники примадонны, пряча всё это от нас пухлой попкой.

Из умывальной комнаты был выход на небольшой балкон, где в хорошую погоду можно было проветривать реквизит и сушить бельё. А также сюда приходили покурить мелкие актёры и парочка актрис. Небо было ясное, и я вышла подышать воздухом. Абэ-сан как раз прикуривал сигарету, чем-то сильно расстроенный.

– Вы ведь уже знаете, да? У Ишикава-сан… он из нашей гримёрной… ночью умер отец. Так с утра все актёры и актрисы… даже Фуджи-сан, Оцука-сан, Нагао-сан выражают ему соболезнования… Ох-хо-хо… Трудно… трудно… Не так ли? – сетовал Абэ-сан, выпуская табачный дым.

– Мне очень жаль… Я не знакома с господином Ишикава, но передайте ему, пожалуйста, от меня глубокие соболезнования!