Туман над Токио

Нет, цветочный инцидент, кажется, не произвёл пертурбаций в создании образов мальвин и дюймовочек. Лишь образ Татьяны стал похож на ножевую сталь.

Рена и Каори выпорхнули вниз, к сцене. Аска, готовая к танцу любви, тоже отбыла из гримёрной. Мне осталось только застегнуть молнию на ядовито-зелёном наряде и… От топота за дверью я испуганно оглянулась. Взбешённая Аска возвращалась…

– Убери цветы от зеркала! Они там мешают!

– Куда же мне их убрать? У двери места совсем нет, и ты же первая споткнёшься о корзинку.

– Поставишь возле туалета, там свободней! – выплеснула на меня свой инстинкт Аска и ушла творить прекрасное на подмостках.

Ох, непременно так и сделаю… Молнию придётся застёгивать на ходу в кулуаре, получив прямо по лбу шоколадным батончиком…

Из гримёрной, что находилась напротив моего букета, выходили статистки.

– Тут, у зеркала, мои цветы… Вам не помешают? – спросила я у них на всякий случай.

– Нет-нет, совсем не помешают! Даже наоборот! Красивые! – откликнулись милые девушки.

* * *

Пока занавес был закрыт, многие актёры ждали начала спектакля прямо на сцене. В занавесе имелась дырочка для подсматривания за публикой. Я глянула в неё: тысяча пятьсот зрителей, ни одного свободного места.

Марк с Джонни почему-то уже стояли порознь, не по-приятельски. Татьяна болтала с Гото-сан у первой кулисы. Подошёл господин Нагао, осанистый, входящий в роль. Он едва кивнул Марку, а с Джонни сыграл в камень-ножницы-бумагу. Татьяна нарочито громко хохотнула, наблюдая краем глаза за развлечением своего партнёра с маэстро. Вступительная мелодия загнала народ за кулисы и занавес открылся…

Отыграв взбалмошную леди с картонками, журящую матроса Джуна, я обнялась с «китайцем», погладила по кителю капитана Кена и вышла в кулуар из правой кулисы. На другом конце кулуара, будто подстроив «случайное совпадение», показался Нагао-сан, идущий навстречу. Аудиенция была неизбежна. Кумир упёр в меня ласковый взор и широко заулыбался. Я разыграла так же виртуозно и счастливую улыбку, и негу во взоре. Мы с хозяином пересеклись у входа в его гримёрную, а там, в конце пути, меня ожидал рыболов. Я оглянулась. Нагао-сан уже не было и мы с господином Кунинава, мотая леску на удочки, обменялись уловом: моей килькой и его тунцом.

У нас в комнате поправляли грим Каори и Рена. Обе энергично похвалили подаренную мне цветочную композицию.

– Аска требует переставить цветы к туалету. Они якобы ей мешают, – решила я найти себе союзниц. – Девушки из гримёрки напротив сказали, что им не мешает, а даже украшает…

– Ой, нет, убери! Раз Аска-сан требует! – понизила голос до шёпота Каори. – А то они погибнут!

– Как так погибнут? Я вообще-то ухаживаю за ними, поливаю, подрезаю кончики стеблей, чтобы дольше сохранились.

Антракт. Все в сборе. Пора надевать наушники. Брайан Адамс своим уникальным голосом с хрипотцой запел «Please forgive me», и на словах «I can’t stop…» девушки всполошились. А больше всего мы с Агнессой – у нас над зеркалами сушилось бельё, то, что с двумя чашечками плюс бикини, их срочно требовалось сдёрнуть и куда-нибудь затолкать. Мива раздвинула кружевные занавески, мешающие подглядыванию за нашими маленькими женскими секретами, и в комнату въехала коробка, а за ней Кейширо-сан.

– Это вам от господина Нагао! Кушайте витаминки… Для здоровья… Кхе-кхе…

Витаминки были величиной с апельсинки, точно такие, что лежали на алтаре утром как дань приверженности божествам и духам. Можно было, конечно, провести аналогию с утренним обрядом и предположить, что у маэстро в нашей гримёрной завелось какое-то божество и что он щедрыми подношениями выражает своё преклонение перед ним и ищет его благосклонности. Но, по совету Абэ-сан, мне полагалось «не думать», поскольку сознание, лишённое мыслей, обретёт просветление.

У всех, кроме меня, испортилось настроение. Татьяна расшвыряла макияжные принадлежности, Аска налила кофе себе одной, а в мою сторону изрекла:

– Ты переставила цветы к туалету?

– Нет, не переставила и не переставлю, – отфутболила я мальвину и надела наушники.

Но дослушать Брайана Адамса никак не удавалось. У меня к спине прилипал девичий яд, а грохот на угловом VIP-месте госпожи Аски заглушал христианский гуманизм песнопения «Please forgive me». К тому же Татьяна полоснула взглядом-лезвием по моему отражению в зеркале так, что на нем остались царапины. И потом только Адамс допел: «I can’t stop loving you»[100].

* * *