Туман над Токио

Хорошо, допустим, ночью мне передаётся информация о существовании золотого города и той яркой Звезды, что попирает смерть. Но разве мне от этого становится легче? Ведь и скорбь не утихает, и сиротство разъедает глаза как слезоточивый газ, и безутешность продолжает терзать, подкрепляемая ледяной тоской декабрьского утра. И скепсис одолевает. А что, если это не Звезда бессмертия? Ну зачем ей вступать со мной в контакт по вселенским каналам? У неё и других забот полно… (Нервно растираю пальцами виски.) Да и существует ли она? А может, всё происходит на физиологическом уровне? Ну конечно, это идёт не сверху! (Шатаясь, направляюсь в ванную.) Всё элементарно. Это мозг, словно океан Соляриса[96], бушует и гневается, затапливая мой рассудок волнами иллюзий о вечной жизни…(Мыло выскальзывает из рук, падая прямо в унитаз.) Создаёт миражи, чтобы утихомирилась, а сам занимается починкой своих повреждённых зон… Тогда почему, мама, я однажды ночью ясно услышала твой голос – «А ты говори со мной, доченька! Говори! Я слышу!»?

Ну да, мама, вчера вечером я не каталась, как повелось, по гостиничной койке. Зов карих глаз не отпускал меня до самой ночи. Присущее мне рассудочное воззрение на мир и людей доводило порой до синдрома навязчивых состояний, «болезни сомнения». Мой осторожный и медлительный рационализм вступил в схватку со вспышкой женской интуиции. Шестое чувство, опирающееся на биологическое прошлое и инстинкты, распознало в глубине карих глаз признание. Рационализм же, хладнокровно выискивающий во мне симптомы самовлюблённого эгоцентризма, заедал: «Объектов перед глазами маэстро было всего лишь два. Прямо посмотришь – там возится с камелиями Фуджи-сан, а скосишь глаза – и вот ты, усердно внимающая пению про любовь. Ну и на кого же ему смотреть? Актёр водит тебя за нос, дурачится, играет как кот на коврике, раззадоривает себя…»

Пока я собиралась на генеральную репетицию и плелась к театру, в ссору между моим разумным сознанием и шестым чувством вклинилась наблюдательность. Анализируя события, она сделала неожиданный вывод. Психологический портрет здешнего сильного пола можно составить с помощью… лингвистики. Краеугольным камнем французской грамматики является глагол «avoir», «иметь, обладать», а вся японская грамматика основана на глаголе «быть, существовать». Французу непременно нужно поиметь, подержать в руках, а японец хочет просто существовать созерцая. Созерцать здесь равноценно обладанию, да ещё и с большим плюсом, поскольку в созерцании присутствует мечта, искус. А когда уже «поимел», мечта и искус исчезают. Если по каким-то причинам японскому мужчине нельзя обладать предметом искушения, то он ограничивается его созерцанием: глаз вожделеет и это тоже – счастье. Нелегальное обладание приносит кучу проблем с социумом, а вожделеть, поедая глазами – тоже наслаждение, только без заморочек и кредитки.

* * *

В гримёрной Мива укладывала спать своё плюшевое создание, укутывая его крошечным одеялом. Остальные молча готовились к генеральной.

Как три мудрых китайских обезьяны из Никко[97], закрывающие лапами глаза, уши и рот, я надела наушники для того, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать и ничего никому не говорить. Не видеть зла, не слышать зла, не говорить зла – это хорошо удавалось. Из сиди-плейера в меня поступали лишь доброта и благодать Бориса Гребенщикова, Брайана Адамса и Гару. Но отчего же китайцы не предусмотрели и четвёртой обезьяны, той, что осязает зло кожей? Именно такого рода зло – неприязнь и разрушительная энергетика Татьяны, гримирующейся в близости от меня – девальвировало китайскую мудрость, нанося ущерб моему биополю и причиняя мне дискомфорт в правом подреберье.

После первого выхода на сцену я просидела в зрительном зале на дешёвом боковом месте, чтобы не дразнить тигра. А переоделась на приём у хозяина Мураниши, когда господин Одзима хохмил в своей лавке с Татьяной и Джонни, а мальвины уже ожидали выхода у правой кулисы. В кулуаре случайно столкнулась с Абэ-сан, немедленно упрекнувшим меня:

– А я ждал… ждал в девять часов на третьем перекрёстке… только там нету рекламного щита «Паста для брекетов»!

Как я могла оправдаться? Сказать, что пошутила? Ещё обидится, приняв мою шутку за издёвку. Пришлось рассыпаться бисером и слукавить:

– Проснулась поздно, дражайший Абэ-сан! Выбежала из отеля в полдесятого и мчалась сюда бегом… Приношу вам свои искренние извинения!

За кулисами народ уже ожидал выхода на сцену бала. Поскольку закулисное пространство было огромным, мне удалось не попадать на глаза менталисту. Рядом крутился Кадзума. А-а, наверное, номерок мобильного приготовил.

– Ну как, принёс? – обратилась я к нему.

– Чего? – зарделся тот.

– Номер мобильного!

– Не-а, не принёс.

Ну и ладно… Аракава в смокинге вальяжно приблизился:

– Слушай, в танго-бар пойдём? Ты же просила…

– Пойдём! Пойдём! – кивнула я так энергично, что мой «ананас» закачался, как маятник. – А Кен с Дзуном идут?

– Не знаю.

– Ну хорошо, я нашим девушкам предложу… В субботу, да?

– Ага… – кивнул Аракава, глянув на меня глазами уснувшей рыбы.