Читаем Туман над Токио полностью

Туман над Токио

А в нашей гримёрной было предгрозовое затишье. Аска с Татьяной переглянулись, пока я снимала реквизитное пальто. От Рохлецовой шли отрицательные заряды, а от Аски, по принципу механической электризации, положительные, поскольку я, стоя ровно посреди возникшего электрического напряжения, чувствовала, что в меня сейчас ударит молния в миллион вольт.

Возвращаясь в зрительный зал, я терялась в догадках: неужели тот факт, что они застукали меня держащей за руки Кунинаву, включил у них сигнал тревоги и привёл в действие систему шлифовки? Они стараются полностью изолировать меня от любого контакта? Или, узко мыслящие, сочли, что я играю на два фронта: и с народным певцом и со звездой криминальных телесериалов?

Партер был пуст, и я выбрала место в середине третьего ряда. Сато-сан изредка останавливал действие, подгоняя расстановку действующих лиц к размерам токийской сцены.

Вот хозяин, один в гостиной, закуривает сигару у камина, смятенный, страждущий, пытающийся понять, что же происходит в его сердце, почему он из деспота превращается в гуманиста и на кой ляд ему, денежному магнату, это недозволенное его статусу сострадание к неимущим и бездомным? Уж не сходит ли он с ума? Родовитая невеста Мичико надоела ему до чёртиков. А прелестная служанка, восстав против хозяйской диктатуры, сбежала к родителям в деревню. И тут в клубах сигарного дыма возникают потусторонние создания в прозрачно-голубых платьях и с бантами на головах. Они кружат, кружат в воздушном танце, витают над хозяином, обволакивают его голубым огнём тончайшего муслина, побуждая к сладостному прозрению.

– Сто-о-оп!

Режиссёру что-то не понравилось в танцевальной композиции на новой сцене, исполняемой пятью вестницами счастья, то есть мальвинами из нашей гримёрки.

А хозяин, уйдя на край сцены, положил на стол электронную сигарету и присел, нога на ногу, на диван в стиле ампир. Посмотрев в зрительный зал, он упёр прозревший, сладостный взгляд в скучающее существо из третьего ряда, подавляющее зевки. Да что с ним? Смотрит не отрываясь… Из роли никак не выйдет?

Я вжалась в кресло. На последних рядах, в темноте, сидели Накамура-сан, весь постановочный персонал и недавно проскользнувшая в зал Татьяна, а он с вседозволенностью идола устроил тут магнетизм.

Но отвести глаза мне было не под силу, потому что хозяин притягивал их, пил, растворял в своих хрусталиках. Между нами возникло что-то вроде гравитационной волны, по которой тёк его немой призыв, материализуясь, парализуя мою волю и мышечные рефлексы. Как коктейль через соломинку, менталист вытягивал из меня мою тщательно охраняемую от людей эмоционально-психическую субстанцию[94], пропускал её через фильтры на радужке своих зрачков, отцеживал мощной харизмой мои сопротивление и недоверие и возвращал мне душу очищенной от сиротства, скорби, фобий и скепсиса. Казалось, с дивана ампир в третий ряд партера по гравитационной волне неслась мольба о любви…

Режиссёр крикнул:

– Ну, поехали!.. Нагао-сан… давайте со слов «Вот беда!».

Я тут же вырвалась из дурмана ласковых карих глаз, очутившись в мире научного материализма. Сколько длилось наваждение? Минуты три-четыре? Сато-сан стоял спиной к хозяину. Девушки, послушно внимая его замечаниям, тоже. Я уловила лишь взгляд рыси, вторгшийся в гравитационную волну, и зафиксировавший наш с маэстро долгий визуальный контакт.

Подключив скудные знания школьной тригонометрии, я мысленно начертила траекторию прохождения «гравитационной волны» от опустевшего дивана к своему третьему ряду. Относительно глубины партера с зорким господином Накамура и компанией, взгляд хозяина проходил под углом альфа 30 градусов. Вот задача: заметили ли они там, в глубинке, глазной магнетизм и зрачковую гравитацию господина Нагао при радиане то ли 0,349, то ли 0,524?

В это время на сцене Фуджи-сан уже стряхивала снег с пурпурных камелий у родительского дома и пела о том, что безумно влюблена. А из глубины зрительного зала, по подиуму, медленно шёл хозяин.

«Уж и противиться нет сил… Любви недуг подобен яду…» – звучал упоительный баритон, будивший в лепнине задир-купидонов. Один из озорников метнул, кажется, в хозяина стрелу из лука, потому как тот снова, не отрываясь, смотрел в третий ряд.

Теперь и радиану высчитывать не нужно было – господин Накамура и компания остались за спиной певца. На сцене Фуджи-сан склонилась над икебаной[95], переплетая сухие ветки с яркими цветами. А в третьем ряду, замерев, сидела я. Магнетизм карих глаз проложил к третьему ряду в сумраке зрительного зала лунную дорожку, по которой герой-любовник вливал мне подкожно, внутримышечно и внутривенно головокружительную мелодию.

Я дивным светом озарён, Влюблён, влюблён…