Туман над Токио

Кейширо-сан, ушки на макушке, протискивался к нам сквозь креолины и смокинги. Специально для прослушки, я бравурно воскликнула:

– Давно я в танго-бар не ходила! Потанцуем?

Лица Аракавы и Кейширо-сан стали каменными. Адъютант господина Нагао нырнул в креолины, а Аракава процедил:

– Да говори же тише! Шуму наделала!

– Не слышно ж ничего… На сцене гвалт! – притворно распахнула ресницы я.

Аракава осмотрелся по сторонам и, как крейсер в галстуке-бабочке, отдал швартовы. И у этого тоже какие-то странные топ-секреты… Как будто театр не место шумных зрелищ, а федеральное бюро расследований.

Начиная от шеи, по обнажённой спине и до самого копчика с ложбинкой, разделяющей заднее место на две половины, у меня поползли языки пламени. Неужели менталист вернулся? Я мельком оглянулась. Нет, это был не кумир… Щуплый дядька-статист ростом с подростка мгновенно отвёл пламенный взгляд. Они что, все тут – изголодавшиеся экстрасенсы? Шли бы лучше на выставку обнажённых женщин Рубенса – она только что открылась в музее Бункамура[98] на Сибуя[99].

Соноэ-сан, благосклонная, пряничная, решила запечатлеть своё высочество рядом со мной на фото. Девушка из её свиты щёлкнула нас, обнявшихся близких подружек.

Наш выход. Марк, кажется, простил мне по-рыцарски все мои ляпсусы и промашки, и гладил меня по предплечью, посмеиваясь. На сцене мы окружили, как положено, сладкую парочку, и я приметила, что Нагао-сан больше не лезет мне взглядом в вырез платья, не поглаживает визуально живот и бёдра. Он лишь ловит мои зрачки. Значит, всё остальное уже рассмотрел?

Я юлила, отводя глаза. Но тёплая рука вводила мне под кожу могущественную харизму, которая растекалась внутри, волнуя кровь. Тут Татьяна принялась падать в обморок, и я невольно подхватила её под спину, выдернув у неё кружевной веер и яростно обмахивая им слабонервную дамочку.

Бегу к госпоже Оцука. «Мичико-сан! Простите нас за скверную ошибку!» Пряничная невеста, позабыв, видимо, на генералке, кнут, отработанным прононсом (неужели подучила французский?) милостиво перебрасывается со мной полным набором реплик, и даже Марк, импровизируя, грамотно влезает в наш диалог, а потом тянет за локоть: «Уходим!» Времени на апарте нет. А я его подготовила нарочно для Накамура-сан, в память о несостоявшейся поездке на Одайба.

Антракт. С генералки уходить домой до окончания спектакля не положено. По жилам растеклась приятная «харизма», дающая мне мужество вернуться в гримёрную и противостоять девичьему произволу. На другом конце кулуара вырулил навстречу господин Накамура с выражением счастья на лице. Только руки не выбрасывал вверх и не кричал: «Happy! Happy!» Неужели сейчас спросит, посетила ли я, например, Йокогаму, или видела ли я, например, на берегу Токийского залива статую Свободы с игольчатым венком на голове, подаренную Японии французским правительством?

– Госпожа Аш, как ваши платья?

Я замешкалась… В каком смысле?

– Всё прекрасно, господин Накамура! Только вот похудела и они стали чуть великоваты… Но зато так комфортней на сцене!

– Я дал распоряжение реквизиторам отдать их в химчистку!

– Ах, вот как… Это, наверное, из-за забытого мной на крыше Осака-эмбудзё платья? Прошу прощения! Я чувствую себя неловко… И для кинокомпании дополнительные траты!

– Ну что вы! Не беспокойтесь, всё в норме!

Горячо поблагодарив продюсера, я, будто урождённая японка, принялась искать тайный смысл в речах Накамура-сан. Может, это намёк на то, что я грязнуля, и что два моих платья, надеваемые ежедневно в течение всего лишь одного месяца в Осаке и измазанные гримом, требовали стирки?

* * *

Гримёрная была в полном составе, и у моих пузырьков и спреев лежал шоколадный батончик. Агнесса с Татьяной уткнулись в дисплей айфона и хихикали. Мива распаковывала что-то похожее на большой тостер, а Каори и Рена удивлённо восклицали:

– О, Мива-сан, похорошеем, как только сделаете нам процедуры…

Какие ещё процедуры? Тостер на бормашину совсем не смахивал… Аска елейным голосом обратилась ко мне:

– Кушай батончик! Это моя дочка выбрала для всех вас!

– У вас есть дочка? – осторожно сориентировалась я на местности.

– Да, ей восемь, в третьем классе начальной школы…

– Хорошая у вас девочка, – похвалила я шлифовщицу, – передайте ей большое спасибо!

Всё в ажуре. Гримёрная – эталон филантропии…

– Татьяна, иди-ка сюда, в наш уголок красоты. Сейчас сделаем тебе распарку и чистку лица… Кожа прямо засияет к премьере в Токио… Ой, прости… – поняла свою оплошность врачиха, – она у тебя и так в отличном состоянии, но будем поддерживать лоск паром и сыворотками…

Кожа у Татьяны была далека от лоска. Не загримированная и не напудренная, она походила на серую апельсиновую корку. Таня энергично проехала по циновкам на ягодицах к тостеру, а Мива, заканчивая приготовления к процедурам, сняла целлофановую плёнку с зеркала, вделанного в чудо-аппарат. И тут энтузиазм у Тани пропал.

– Ой, нет, Мива, совсем не хочется на себя в зеркало глядеть!

Вот это неожиданность! Ни дать ни взять – образец скромности и самобичевания!