Туман настоящего. Несколько жизней

Аббат был значительно старше Бенедикта – высокий, худой с благородной сединой, внимательными карими глазами и орлиным профилем. Он усадил гостя в кресло с высокой спинкой и заглянул в глаза. В этом исповеднике было то, что всегда поражало Бенедикта – умение понять человека, почувствовать его и принять. Иногда Бенедикт думал, что нет на земле такого греха, который не мог бы отпустить аббат и такого грешника, которого бы тот не смог понять. Раньше, это вызывало недоумение, и Бенедикт часто спорил с аббатом, но никогда спор этот не переходил черту. Собеседники уважали и ценили друг друга.

– Я вижу, сын мой, душа твоя неспокойна…

– Да, отец мой… – Бенедикт встретил взгляд аббата и склонил голову – Я понимаю, что страдания мои прозаичны и смешны…

– Ни одно страдание, ни одно испытание, посланное Богом, не может вызывать смеха. Оно необходимо для очищения души, для лучшего понимания замысла Творца.

– Возможно. Отец мой, я наказан за гордыню и пренебрежение.

– Все мы получаем наказания за грехи… Так устроен этот мир…

– Иногда мне кажется, что наш мир – тюрьма. Может, ада никакого и не существует? Может, мы уже пребываем в аду?

– В тебе говорят отчаяние и боль. Человек слаб, прими это, не пытайся стать равным Богу. – аббат помолчал, давая время собеседнику обдумать услышанное. – Принятие своей слабости – сложнейший шаг. Исповедуйся, сын мой. Исповедь облегчит душу…

Бенедикт тяжело вздохнул, уставился невидящим взглядом на стену напротив и начал говорить. Сначала тихо, так, что аббат мог едва расслышать его, но потом все увереннее и громче. Слова приносили облегчение, словно тяжелый камень в груди стал уменьшаться.

Иоанн отпустил Бенедикту грехи и пригласил погостить в аббатстве. Распорядился приготовить одну из отдаленных келий для гостя.

– Помни, сын мой, Бог не хочет тебя измучить, он хочет научить. Просто мы, дети неразумные, можем слышать его только через страдания… Бог дает по силам…

Бенедикт поселился в келье, расположенной дальше от дормитория, в котором ночевали братья, но ближе к скрипторию и библиотеке. Небольшое единственное окошко выходило во внутренний двор, мощеный камнем, с маленьким садом посередине. Узкая кровать, молитвенник, распятие на стене, свеча в подсвечнике – вот и все убранство новых апартаментов Бенедикта. Он не был монахом или послушником, и не обязан жить по уставу, носить рясу. Но Бенедикту вдруг захотелось пожить этой жизнью, размеренной и спокойной. Он облачился в серую рясу, отпустил бороду и стал неотъемлемой частью братии.

Бенедикт посещал все службы, вслушивался в слова молитвы, наслаждался их звучанием, все свободное время проводил в скриптории, где его хорошо знали и любили. Под скрип перьев он сидел днем у большого окна так, чтобы свет падал на страницы. Переводил латинские тексты, сверяясь со словарями, или переписывал обветшавшие свитки, с трудом разбирая буквы на полуистлевших страницах. Изредка к нему подходил кто-нибудь из монахов, за помощью. Задавал шепотом вопрос, выслушивал ответ, благодарно кивал.

Иногда, ближе к вечеру Бенедикт с братьями-библиотекарями уже при свете свечей устраивался в дальнем помещении скриптория, чтобы никому не мешать, там они обсуждали сложные или спорные случаи перевода. Боль душевная стала затихать. Бенедикт с головой ушел в работу.

Однажды утром отец-библиотекарь принес ему половину свитка, на котором были нанесены нотные символы.

– Бог не сподобил меня знанию нотной грамоты… Здесь только фрагмент. Я не хочу беспокоить отца-регента нашей капеллы, может, вы сможете разобрать, что это?

– Конечно! – Бенедикт аккуратно отложил исписанный лист в сторону, чтобы чернила просохли, и взял свиток. Закрепил его специальными зажимами и развернул свой небольшой столик так, чтобы свет из окна падал прямо на него. Это был фрагмент музыкальной фразы. Для начала он переписал все на чистый лист. Задумался над логикой и темой мелодии.

А потом время остановилось для него. Бенедикт писал так сосредоточенно, был настолько поглощен работой, что братья не решились потревожить его. В этой музыке было все: любовь, разлука, то, что невозможно выразить и передать словами. Он каялся и признавался в любви, он видел перед собой облик Беатрис и тосковал, он мечтал, он говорил с ней…

Когда свет за окном померк, Бенедикт очнулся. Скрипторий был пуст. Кто-то заботливо зажег для него две свечи. Бенедикт собрал листы, убрал перья. Задул одну свечу, взял вторую и поспешил в капеллу.

Он шел длинными коридорами, длинные полы рясы развивались за ним от быстрых шагов, а в душе его звучала музыка…

Капелла опустела, братья ушли к вечерней трапезе. Бенедикт застал только отца-регента, который тоже засиделся над листами с нотными знаками.

– Отец мой, – регент с удивлением смотрел на Бенедикта – молю вас, посмотрите сюда…

Регент зажег еще свечей и высокий купол растворился во мраке. Он стал изучать ноты, потом бросил быстрый взгляд на Бенедикта.

– Это восхитительно!