Туманы Авалона

Епископ продолжал говорить, но Моргейна уже не слышала его. Внезапно она осознала, что сейчас произойдет… «Нет! Я ведь поклялась Богине! Я не могу допустить такого святотатства!» Повернувшись, Моргейна коснулась руки Враны; даже здесь, посреди битком набитого зала, они были открыты друг для друга. «Они собираются воспользоваться Священными реликвиями Богини, чтоб вызвать божественную силу… того, который есмь Единый… но они это сделают ради своего Христа, который всех прочих богов считает демонами, – во всяком случае, до тех пор, пока они не воззовут к нему!

Чаша, которую христиане используют во время обедни, – это заклинание воды, а тарелка, на которую они кладут свой святой хлеб, – священное блюдо стихии земли. И вот теперь они хотят, используя древние символы Богини, воззвать к одному лишь своему Христу; и вместо чистой воды святой земли, исходящей из прозрачнейшего источника Богини, они осквернят ее чашу вином!

В этой чаше Богини, о Матерь, таится котел Керидвен, что питает всех людей и из коего к людям исходят все блага этого мира. Ты взывала к Богине, своенравная жрица, – но выдержишь ли ты ее присутствие, если она и вправду ответит на твой зов?»

Моргейна стиснула руки, и воззвала к Богине с такой страстью и неистовством, какого она не ведала в своей жизни.

«Матерь, я – Твоя жрица! Молю, используй меня, как пожелаешь!»

И на нее водопадом обрушилась сила; сила хлынула сквозь ее тело и душу и переполнила Моргейну. Моргейне казалось, будто она становится все выше. Она не осознавала уже, что Врана поддерживает ее – словно чашу, что наполняют святым вином причастия…

Моргейна двинулась вперед, и ошеломленный епископ отступил перед нею. Она не испытывала ни малейшего страха, хоть и знала, что прикосновение к Священным реликвиям – смерть для непосвященного. «Как же Кевин сумел подготовить епископа? – подумалось ей самым краешком сознания. – Неужто он выдал и эту тайну?» Моргейна со всей отчетливостью осознала, что вся ее жизнь была лишь подготовкой к этому мигу – когда она, словно сама Богиня, взяла чашу обеими руками и подняла.

Впоследствии некоторые рассказывали, будто Святой Грааль несла по залу дева в блистающих белых одеждах. Другие говорили, что слышали, как по залу пронеслось могучее дуновение ветра и пение множества арф. Моргейна знала лишь, что она подняла чашу, и та засияла у нее в руках, словно огромный сверкающий рубин, и запульсировала, словно сердце… Моргейна подошла к епископу, и Патриций упал перед нею на колени.

– Пей, – прошептала Моргейна. – Это – святая сила…

Епископ сделал глоток. «Интересно, что он сейчас видит?» – промелькнула у Моргейны мимолетная мысль. Она отошла – или это чаша двинулась дальше, увлекая Моргейну за собой? – и Патриций упал ничком.

Моргейна услышала, как пронесся, предшествуя ей, шум, подобный хлопанью множества крыл, и ощутила сладчайшее благоухание, с которым не мог сравниться ни ладан, ни все прочие благовония… Чаша – говорили позднее некоторые – была невидима; иные же утверждали, что она сверкала, словно звезда, и ослепляла всякого, кто осмеливался взглянуть на нее… Каждый, кто находился в зале, обнаружил, что перед ним появилось любимейшее его яство… Эта подробность повторялась во всех рассказах, и потому Моргейна не сомневалась, что она действительно несла тогда котел Керидвен. Но всего прочего она объяснить не могла – да и не хотела. «Она – Богиня и вершит то, что считает нужным».

Оказавшись перед Ланселетом, Моргейна услышала его благоговейный шепот: «Матушка, ты ли это? Или я грежу?» – и поднесла чашу к его губам. Ее переполняла нежность. Сегодня она была матерью всем им. Даже Артур преклонил перед нею колени, когда чаша на миг коснулась его губ.