Тундра не любит слабых

Но чем меньше времени оставалось до того часа, когда им предстояло покинуть борт «Калашникова», тем грустнее и растеряннее делались лица девчат. Сперва Санин, едущий туда же, подтрунивал над ними, стращал всякими ужасами, утверждал, что полярные волки и белые медведи запросто входят в чумы, а домов у них нет, только склад. Потом он смилостивился, признался, что все это враки. Пассажиры пытались как-то рассеять тягостное настроение подружек. Они развлекали их шутливыми рассказами, приглашали наперебой танцевать. Даже Санин, не склонный к нежностям и сантиментам и менее всего представлявший себя в роли галантного кавалера, в этот последний день пути стащил, наконец, сапоги-ботфорты, натянул узкие туфли, черный костюм и пригласил каждую из подруг на танец. Громко, во всю мощь голоса, непривычного к шепоту, он предупреждал Машу и Надю:

— Только, девки, учтите: приедем домой — чтоб ни слова о танцах! Старуха моя все хореи [длинные палки, которыми погоняют оленей] о мою спину поломает, ревнивая.

Маша-колобок в общем-то держалась неплохо, храбрилась. А Надя совсем упала духом. Глаза ее были очень грустные. Санина и других это тревожило и злило. Ну, было бы во взгляде Нади удивление, растерянность, испуг, а то совершенно отсутствующие.

Капитан сказал мне:

— Знали бы вы, до чего мне не хочется свозить ее на берег! Ну, как ребенка, которого одного пустили на шумную улицу, где трамваи, машины…

— Чего нюни-то распускать?! — грубовато вмешался Санин, стоявший рядом. — За ручку до седых волос не водят, так и ходить не научится, коль за подол мамин всю жизнь держаться станет… А ты, Иваныч, грех на душу не бери, не вздумай везти ее обратно до Салехарда. Ишь, жалостливый какой! Да она уважать себя перестанет, ежели первой трудности испугается. И не одна там будет, мы рядом, поможем, люди все-таки, не звери!

…Ветер стих, и хотя по губе еще рыскали довольно высокие волны, теплоход снялся с якоря и пошел полным ходом, наверстывая упущенное. К вечеру мы уже стояли на рейде против устья реки Анти-Паютаяха, впадавшей в Тазовскую губу. Здесь мне предстояло высадиться на берег.

На этот раз высадка обошлась без носильщиков. К «Калашникову» подошли две узконосые, длинные, похожие на пироги моторные лодки. С теплохода на них стали перегружать продовольствие и товары. На одной из лодок доставили на берег и меня.

Стоя на низком, поросшем карликовой березой мысу, я смотрел вслед теплоходу. Он продолжал свой обычный рейс Салехард — Тазовское, рейс, не рассчитанный на благодарственную запись в книге отзывов, ни на похвалу вышестоящих начальников, которых на борту не было.

С грустью и искренним сожалением я провожал глазами белый красавец теплоход. Не только потому, что сейчас в его салоне должен был начаться вечер старожилов Севера, на котором я наслушался бы всяких интересных историй. Не по оставленному там комфорту грустил я — по людям, с которыми успел сдружиться за короткий срок плавания.

Курские соловьи в Антипаюте

Проводив глазами теплоход, я огляделся вокруг.

На берегу стояло несколько чумов и ни одного обычного деревянного дома. Неужто это и есть Антипаюта?

— Нет, — объяснил ненец неопределенных лет, когда я обратился к нему, — Антипаюта однако дальше, километров десять вверх по речке, сейчас катер придет, с ним каслать будете…

Пожалуй, самые употребительные слова на Севере — «однако», произносимое зачастую в каждом предложении, и «каслать», то есть кочевать, передвигаться. Вообще-то это слово взято из лексикона оленеводов (они круглый год каслают со стадами по тундре). Но его употребляют все, оно почти вытеснило такие глаголы, как «ходить», «двигаться», «путешествовать», «ездить» и другие, означающие перемещение с места на место. На теплоходе многие говорили: «Ну, покаслали в ресторан, что ли?», «Думаю перекаслать в другую каюту, сосед храпит очень».

Ненец пригласил меня в чум попить чаю. Это, по сути дела, мое первое посещение чума, не из любопытства, по необходимости. Пока хозяин резал крупными кусками свежую рыбу, я осматривал внутренность жилища. Чум, конечно, не самое идеальное жилье, которое можно представить. В нем полутемно, свет из верхнего отверстия — дымохода и маленький костерок не в силах рассеять полумрак в дальних углах. Впрочем, углов здесь нет, чум круглый. В нем держится устойчивый запах кожи, мокрой шерсти, дыма и нерпового жира. Последний особенно противен. К. одному из шестов подвязана качающаяся деревянная люлька, в которой посапывает грудной ребенок, завернутый в оленью шкуру и трижды прикрученный к люльке тонкой медной цепочкой. Древняя старуха, сидя на корточках перед очагом, перетирает чашки куском лоснящейся замши.