Тундра не любит слабых

Мне трудно подобрать слова, чтобы передать эту необычную, суровую, скорее даже угрюмую красоту, запечатленную на полотнах Рокуэлла Кента, на полотнах и гравюрах Ады Рыбачук и Владимира Мельниченко. И все же надо увидеть самому, чтобы оценить мастерство природы, которая всего несколькими скупыми красками написала потрясающую картину.

Весь секрет, по-моему, в необычно смелом сочетании этих, красок. Темная, маслянисто отсвечивающая вода, на ней покачиваются голубоватые, причудливых форм айсберги; за ними — черные скалы, чуть-чуть припорошенные снегом, обрывающиеся круто к морю; выше — белые купола ледников, над которыми нависает перламутровое, а ближе к зениту темно-серое небо.

Ни одной яркой, бросающейся в глаза краски, ни одной тщательно и подробно выписанной детали, а стоишь, смотришь часами — и не можешь глаз отвести. Пейзаж нерадостный, лишенный солнца, а покоряет, завораживает, доставляет глубокое наслаждение…

Выйдя из-под защиты островов, ледокол сразу же попал в объятие разыгравшейся стихии. Мне довелось испытать шторм на разных судах, от торпедного катера до океанского лайнера, но такого я еще не видывал. Ледокол валяло с борта на борт, с носа на корму. Нечто похожее можно пережить, если соединить в один аттракцион качели, карусель и «бочку-иммельман». Потом мне объяснили, в чем дело. Конструкция ледоколов такова, что им не страшны сжатия, их выдавливает вверх при напоре ледяных полей. Зато на чистой воде, даже на небольшой волне, их качает, как бочку.

Спустившись в каюту, я застал там в самом разгаре бунт вещей. Графин выпрыгнул из предназначенного ему гнезда и разбился вдребезги; кресло ездило от двери к иллюминатору и обратно; все мелкие предметы, оставленные мною на столике, очутились на полу. Но безобразнее всех вел себя мой чемодан: он носился по каюте, как одержимый, бился о стены и дверь, будто норовил выскочить наружу. Чемодан был заперт в стенной шкаф и придавлен сверху пробковыми поясами. Правда, он не желал смириться и всю ночь не давал мне спать: стучал в дверцу шкафа, требуя свободы. С остальными вещами справиться было легче.

Ко всему привыкает человек. Захватывающее ощущение новизны от этой качки к полуночи притупилось. Улегшись на кровать, которая меня столько раз уже сбрасывала на пол, я пристегнулся широким ремнем к стене и заснул, как в люльке, раскачиваемой не в меру усердной нянькой.

Качка продолжалась и утром. Самое трудное было дойти до кают-компании позавтракать. Впрочем, слово «дойти» звучит в данном случае слишком оптимистически. Вернее было бы употребить здесь глагол «добраться». Сложность заключалась не в том, чтобы двигаться, а в том, чтобы двигаться в нужном направлении, сохранять равновесие и не допускать, чтобы тебя швыряло в противоположную сторону или вбок. Это было движение по принципу: шаг вперед, два шага назад.

Забегая вперед, скажу, что мы давно уже миновали Баренцево море, вошли в Карское, спокойное и тихое, а ледокол все еще продолжал раскачиваться с боку на бок по-утиному, словно его валяло на волнах. Со стороны, наверное, странно было смотреть, как он качается на ровной воде. Это он делал по инерции и никак не мог перестать качаться. Все-таки водоизмещение у него порядочное, поэтому, выведенный из равновесия могучей рукой шторма, ледокол и на третьи сутки кренился то на один борт, то на другой.

Несмотря на свирепую качку, жизнь на ледоколе шла своим чередом. Экипаж был невелик. Этот дизель-электрический ледокол оснащен по последнему слову кораблестроительной техники. Ту работу, которую на других кораблях выполняют трое-четверо матросов, здесь делает один.

Новая техника, сложные механизмы требуют от команды ледокола более высокого общего развития и специальных знаний. Поэтому все здесь учатся. Кто в средней школе, кто в техникуме, кто в институте, не говоря уже о всяких курсах.

Учебный год здесь несколько сдвинут во времени. Каникулы у учащихся приходятся на зимний период, летом же они занимаются. Это объясняется просто: отпуска полярным морякам дают зимой.

Помню, наш преподаватель латыни, обнаруживая у кого-либо из студентов шпаргалку, печально-глубокомысленно прикладывал сухонькую ладошку к своему лбу и поучающе изрекал древний афоризм: «Омниа меа мекум порто» — «Все мое ношу с собой». Этот афоризм всплыл в моей памяти, когда я узнал, что команда ледокола всю навигацию возит с собой преподавателя Мурманской заочной школы рабочей молодежи. Он прикомандирован к кораблю, проводит с моряками занятия по математике, физике, химии, принимает зачеты, дает задания, устраивает контрольные работы, подтягивает отстающих. Когда ледокол встречается в море с каким-то кораблем, по радио запрашивают: нужна ли консультация преподавателя, готовы ли учащиеся сдать зачеты по такому-то разделу математики или физики. И преподаватель направляется на катере на это судно. Пока он работает там с учениками, ледокол идет вперед, прокладывая путь сквозь льды.