Тунисские напевы

– Ты же слышала, как я вчера торговался, – объяснял Фарид, – я занял денег, но не пошёл к этому ушлому жирдяю, все динары ушли на то, чтобы снять комнату для нашей встречи. Так что ты стоила мне порядочного ятагана.

Кирго сжал кулаки.

– Там просторная комната – продолжал янычар, – светлая, чистая, хотя ты и привыкла к роскоши, но тебе понравиться. Жаль места не так много, – он косо посмотрел на евнуха.

И вот они оказались перед низенькой дверью, внутри было темно, наверх уходила лестница. Гайдэ на секунду остановилась, как в трансе посмотрела на Кирго, и пошла дальше. Кирго хотел остановить. Но ему стало неловко перед Фаридом, не хотелось показывать ему чувств своих. Поэтому он предоставил Гайдэ выбор. Не потому, что верил в свободу, а потому, что был теперь горд. И мы часто себя очень обманываем, думая, что любая свобода предоставляется от великодушия или разумности, а не из гордости. Будь то свобода, данная мужу женой, которая «не знает», что такое ревность, а сама любит смотреться в зеркало; или свобода ребёнка, данная родителем, уверенным в правильности и незыблемости собственного воспитания. Или даже свобода граждан, дарованная монархами или олигархами, дарованная лишь для того, чтобы сказать: «Даже имея равные права с нами, вы не равны нам». Быть может, от того и бог дал человеку свободу воли.

Гайдэ зашла в дверь. Фарид последовал за ней. Кирго остался на улице в лучах полуденного солнца. Выбор был сделан.

16

Около постели находилось окно, закрытое тёмными ставнями, сквозь которые виднелся клочок неба.

Девушка сидела зардевшаяся, смущенная, трепещущая. Она не сняла ещё чадры, и Фарид мог о том лишь догадываться. Однако её длинные опущенные ресницы бросали тень на пылающие щеки. Янычар, на которого она не осмеливалась взглянуть, так и сиял. Всё-таки свидание было для него неожиданным, хотя и ожидаемым вполне.

– Вчера ты хотела говорить. А сегодня, когда нам ничто не мешает, молчишь… – произнёс Фарид, подойдя к окну и рассматривая щель между ставнями.

– И верно – выдохнула она. Наклонилась, сама, не торопясь, сняла чадру, надеясь, что он не будет помогать ей, как вчера; она помнила то прикосновение.

Опять присев на кровать, девушка положила чадру рядом и уставилась в угол.

– Ты сегодня бледнее, чем вчера; и задумчивее… – прервал он молчание.

– Я сегодня плохо спала… всё думала о тебе в эту ночь. И будто всю жизнь о тебе думала и ждала. Ждала, когда увижу.

– Тебе идет, – заметил Фарид.

И, верно, влюбленность к лицу женщинам. Она не увеличивает их красоту, питая новыми силами как делает страсть, но углубляет её, прорисовывая на их лицах доселе невиданные или скрытые чувства.

– Я…я…я не…– запуталась Гайдэ; встряхнула головой так, что волосы подпрыгнули с плечей и шеи. – Я надеюсь, ты не презираешь меня. Я знаю, что это опасно для тебя…

– Презирать. За что? Я сам ждал, когда увижусь с тобой…

– Но я ведь пришла сюда! – не выдержала Гайдэ, – я наложница кади Сеида. Я должна быть ему верна во всём. Это ведь ваша вера так говорит?

– Аллах не так строг, чтобы заставлять таких красавиц прозябать со стариками и евнухами – воскликнул янычар.

И она подняла свои большие черные глаза, увлажненные радостью и нежностью.

– Ты так добр. Я… люблю тебя – слова упали у неё с уст, как капля росы падает с розового бутона армерии, когда утреннее солнце освещает средиземноморские горы.

Но куда делись все требования Гайдэ о жертвовании жизнью. Ведь Фарид ничем не доказал ей, что она самое дорогое для него существо. Он даже никогда не говорил ничего в этом роде. А она теперь любит его сильнее всего на свете.

– Ты любишь меня – восторженно вскрикнул янычар, – я тоже люблю! С первого взгляда… – он обнял Гайдэ за талию. Мягкий шёлк под тяжёлой военной рукой приник к женской коже, обрисовав все тайные соблазнительные места.

– Ах, – прошептала она – как хорошо было бы сейчас умереть.

– Что ты говоришь… теперь надо жить, клянусь Аллахом.

Гайдэ положила руки ему на грудь, слегка наклонилась и поцеловала рукоять килиджа (сабли) со словами «Храни моего любимого, пусть он живёт для меня, а я для него».

Здесь мы оставим наших влюблённых. Зная закон стыдливости, не будем нарушать их покоя неловкими описаниями, банальными сравнениями и приторными вздохами; не станем описывать собственные подвиги под маской вымысла, заменив имена, или подглядывать за другими в замочную скважину – чем грешат все любовные сцены. Скажем только, что солнце уже клонилось к земле, а Гайдэ всё не выходила. И Кирго ждал, стоя на одном месте, изнурённый собственными мыслями, всё понимающий. Каждая секунда его немого страданья была мигом её блаженства. Можете представить, что творится в мужском сердце при таких обстоятельствах. Едва ли ему самому было ясно что. Он ненавидел Фарида, потом Гайдэ, потом себя: свою жизнь и судьбу, свою только что родившуюся гордость; его душила ревность и тут же в нём мягко искрилась радость счастью любимой. Под тяжестью этих чувств душа его омертвела, как муха, которую долго мучит паук, и она медленно затихает; и больше не движется.