Тунисские напевы

Гайдэ была возмущена. Янычар не мог не знать, что перед ним чья-то наложница; к тому же сама искавшая его общества. Герою какого-нибудь французского романа это обещало бы большое приключение, и он с радостью откликнулся бы на немой разговор сладострастья, стучавший в груди под чёрной чадрой. А вместо этого Фарид пристально смотрел на сальное лицо торговца, похожего своим сложением на то животное, которое запрещает есть Коран. Торговец Энгин тем временем отвечал: – Добавь пол цены, и я отложу его для тебя.

– Пол цены… – возмущался Фарид. Это уже сближало их с наложницей, – максимум десять динаров!

– Двадцать, – выкрикивал Энгин, торжествуя, – и лучшего ятагана в Суссе не найдёшь.

– Согласен, – ответил Фарид, кинул ятаган на прилавок и, сказав, – До завтра, – пошёл куда-то.

Гайдэ окаменела. Он уходил, не ответив, будто оскорбив безразличием. Нужно что-то делать. Нельзя оставлять последнего слова за мужчиной.

Девушка бросилась за Фаридом; Кирго последовал за ней, оставив улыбающегося Энгина радоваться своей ловкости. И верно, люди лишённые ловкости физической, как наш толстый лавочник, имеют всегда ловкость в чём-то ином – будь то торговля или обман; часто сложно отличить одно от другого.

Гайдэ почти добралась до Фарида, но Кирго нагнал её и схватил за руку так крепко, что ей стало не по себе.

– Нужно идти – произнёс юноша твёрдо.

– Дай поговорить с ним.

– Пошли.

– Я хочу говорить наедине.

– Нельзя.

– Я сказала, жди здесь!

Кирго хотел возразить, но видя её интерес ощутил спазм в горле; в груди что-то задрожало, будто надорвалось. Гордость не любит быть свидетельницей подобных сцен: когда в тайне подстрекаемое самолюбие мужчины режется о собственное обещание. Что может он теперь требовать? На что надеяться, когда всё меж ними ясно – они друзья. Юноша разомкнул свои пальцы, покоящиеся на её трепещущем запястье; Гайдэ убежала вперёд, боясь потерять Фарида.

– Стой! – выкрикнула она, поравнявшись с янычаром – Я хотела спросить: как тебя зовут?

Фарид вытянулся струной и представился. – Что вам угодно? – наклонился к ней, чтобы разобрать ответ в рыночном гуле.

– Мне… я и сама не знаю, – эти слова овевало благоухание такой невинности, будто мотылька спросили, почему он летит за огнём. В тот миг у неё действительно не было ни одной предосудительной мысли, какие бывают при виде красавцев; она покорялась каком-то высшему закону – правилу не человеческому, а значит не объяснимому ни страстью, ни похотью. Потому она стояла растерянная, слегка приподняв чёрные бровки. Фарид не мог не заметить жгучую красоту её лица, пусть даже скрытую в чёрной рамке. К тому же смущение Гайдэ сделало его смелее.

– Нам неприлично так разговаривать посреди рынка. Давай отойдём… я знаю один переулок, там нам не помешают, если хочешь…

– Пойдём – опомнилась Гайдэ. И они скользнули меж лавок, прошли по улице вниз, свернули на другую, третью и упёрлись в тупик, окон там не было, и никто не мог их видеть. А так как в город прибыло много кораблей с товарами, все миновали этот тупик и бежали на рынок, потому улицы были теперь пустыннее обычного; все зеваки собрались в одном месте.

– Что ж, теперь нас не осудят, если не увидят; если увидят, то осудят в два раза строже – смеялся янычар, поправляя свой капанич (кафтан).

– Меня зовут Гайдэ… – отвечала она на не заданный вопрос.

– Странное имя.

– Можешь звать Гайна

– И чего ты хочешь, Гайна?

– Я же говорю – не знаю. Хочу говорить с тобой.

Спросить чего хочет женщина – это всегда верный шаг. Но как не оступиться на второй ступеньке? Фарид решил перепрыгнуть через несколько разом.

– Только говорить? Тогда мне пора. Больше не беспокой меня.

– Ах ты, нахал! Я тут … а ты…

–Что же я виноват? Ты в чадре. Вдруг ты окажешься уродкой, а я не могу тратить время на всяких чучел.

– Мужлан! В деве красота не главное.

– Так говорят только уродки.

– Ах, ты… – вскрикнула она – будешь сожалеть о своих словах. Будешь в ногах ползать, дрянной янычарский сапог.

– Ну?

Гайдэ рванула туго затянутый хиджаб, чуть не порвав его, но эффектно убрать ширму не получилось. (Она снимается через голову)

И, слегка запыхавшись, толи от усилия, толи от гнева; с волосами, неловко упавшими на глаза и лоб, она предстала перед ним – прекраснее и свежее чем раньше.

Фарид прыснул заранее заготовленной остротой: – Ты же говорила, что я буду в ногах ползать, а тут ничего особенного.

– Как ты смеешь?

Фарид толи смеялся, толи ухмылялся, но молчал.

Гайдэ не выдержала: – Чего молчишь, а?

– Как тебя там зовут? Ты ведь не отсюда?

– Не твоё дело!

– Вот тебе раз. Сначала говорит мне, что я ей понравился, а потом..

– Когда я такое говорила!

Гайдэ скорчила презрительную гримасу, нахмурилась, что по опыту Фарида было хорошим знаком.

– Признавайся, Гайна…

– С чего взял?

– Кто подошёл? Кто заговорил? Да ещё и чадру сняла – уже преступление… если узнают.

– Пусть. Мне плевать на их правила!

– Ты смелая. И, признаюсь, такая красивая, что подобного я за всю жизнь не видал; а Аллах знает, что я видел не мало. Не обижайся. Я оробел, когда тебя увидал. Единственным средством против твоего оружия была грубость.