Тунисские напевы

Жария извинилась. Гайдэ ответила: «Нет, что ты… это я слишком вспылила». Асира утвердила примирение. Все генералы разошлись. И долго после во всех приватных разговорах ещё вспоминали этот день.

Кирго тогда был у Карпера; рассказывал ему о свидании. Теперь юноша свободно отлучался хоть на весь день, так как Малей боялся и не смел ни упрекать, ни доносить. Контрабандист сидел на бочке, положив ногу на ногу. – Ты точно так ей говорил? – вопрошал он.

– Да, слово в слово – отвечал Кирго.

– Ну ты и бестолочь, – оскалилось бородатое лицо бандита, – женщине нужен повелитель, а не раб. А ты со своими: «Я знаю, что ты меня не любишь» или «Ты моя богиня».

– Второго я не говорил! – топнул Кирго, и в голосе его отозвалась мужская суровость.

– Мысль была такая, – ухмыльнулся Карпер, – но она видно не из простых. Что ж у вас дальше?

– Условились, что всё как прежде: я, мол, её не люблю и забыли… а мы друзья или даже брат и сестра, как она сказала.

– Да уж… женщины думают, что их отказ решает всё: перечёркивает наши чувства, избавляет от любви. Но нет. Мы мужчины можем любить и без взаимности; без видимых причин и даже без цели. Отказ для нас не более чем знак, что пора уводить чувства в подполье, а не редко и стимул…

Солёный ветер гудел в парусинах.

15

Сегодня пребывали корабли с новыми товарами и лавки наполнялись всякого рода диковинками. Торговые улицы неожиданно ожили; запруженные суетливым народом, они напоминал устья рек с бурными волнами.

Лавочники не кричали теперь наперебой, не боролись за каждого клиента, а преисполнившись важности, расхаживали туда-сюда, по временам отвечая любопытным покупателям. Тесные пространства меж белых двухэтажных домов, и окна открытые наружу.

Несколько лавок с украшениями стояли подряд, далее лавки с тканями, материей; остальные разбросаны. Девы торгуются; лавочники скидывают цену в два раза, охают, ахают, бранят торговок и соглашаются на их условия; они всё равно остаются в прибытке. Со страдающим лицом заворачивает лавочник украшение, а внутри смеётся.

Иные девы торговали шелк, базальтовые ленты, черкесские черевички. Как раз среди них были наши наложницы, стоявшие несколько обособленно. Огромная чёрная туча из хиджабов нависла над торговцами золотом. Ракыб с двумя маврами разошлись по периметру, оттесняя остальную толпу и давая немного пространства; Кирго принимал свёртки с покупками, Малей отсчитывал деньги, тяжело вздыхая, тужась, и иногда неправильно оплачивая счет. Бывало, он давал меньше уговора, и лавочник поднимал ужасный шум; случалось, однако, старому евнуху выдавать и больше нужного, тогда торгаш молчал.

Всё вокруг двигалось, толкалось, галдело. Время от времени шум усиливался, а течение реки-толпы относило от лавок тех, кто уже всё купил, и подносило новые, ещё полные кошельки.

Стражи города сидели на папертях храмов торговли, не вмешиваясь в толпу и лениво зевая. А меж людей сновало несколько тех ловкачей, которые любят поживиться чужими кошельками. За день непременно кто-то вскрикивал, что его обокрали. Стражи при сих возгласах только пожимали плечами. «Где же нам тут разглядеть шайтана, – говорили они потерпевшему, – кабы поймали, изрубили бы, а так…»

Каждый знал, что в такие дни на базаре кошель в опасности, но всё равно шёл сюда, думая, точно беда его не коснётся – жалкая привычка, без которой, однако, люди боялись бы выйти из дому.

Если бы европейцу удалось наблюдать то озлобление, ту страсть доходящую до азарта заядлого игрока, ту напряженность лица, с которыми торгуются азиаты и африканцы, то он нашел бы здесь немало любопытного. К сожалению, автор не в состоянии описать столь причудливую гамму эмоций, похожую, к слову, на американский карнавал. Поэтому избавимся от дальнейших описаний и прейдём к нашим героям.

Гайдэ стояла в чадре возле прилавка. Она любовалась на нефритовый шелк платья и мягко гладила его рукой из-под непроницаемой черной ткани. Вся она была в этих движениях и ни одна тяжелая дума не тревожила её. Кирго стоял рядом, он долго наблюдал за ней.

«Человек быстро ко всему привыкает» – вспомнились ему слова контрабандиста Карпера; и он обвёл глазами чадру.

Гречанка без неудовольствия, а с неосознанным смирением носила чёрную ширму мусульманской моды. Хотя здесь, быть может, повинны украшения и наряды. Они составляют половину счастья женщин и лишь другую половину имеем мы, мужчины.

Гайдэ, выторговав себе несколько изящных персидских тканей, была довольна и потому придалась той чисто женской мечтательности, когда воображение не знает на что направлено, когда оно не имеет в себе конкретного образа, а как бы предчувствует; (так дети радуются чему-то, сами не зная чему). Тогда карие её глаза, оттенённые ресницами, без цели обводят окружающих, ожидая немедленного и невероятного счастья. Неожиданно взгляд остановился на странной фигуре, стоявшей боком у лавки, среди толпы, дрожащей как рябь на воде. Эту фигуру нельзя было заметить случайно, в узлах спин и плечей, криков торгашей и торговок; словно какая-то неизъяснимая сила влекла внимание девы.