Тупая езда

— Мечтай, сука, — говорю я, наклоняясь к нему. — Алек Почта оттарабанил ее первым, давным-давно; в тот день, когда на земле лежал снег. — Я поворачиваю к себе его старую высохшую голову и смотрю ему прямо в глаза: какой же злобный в них сейчас взгляд! — Да, он развернул обертку и отымел твой рождественский подарок. Она дала тебе только после того, как он уже в ней побывал. Припоминаешь? Да, он трахнул ее, когда разносил почту, и тебе это прекрасно, сука, известно, ублюдок. Ты все пытался добраться до ее дырки, а она раз за разом тебя посылала. Каково же должно было быть ее разочарование после шланга Алека!

Он смотрит на меня и даже не может сделать ни одного язвительного замечания в ответ.

— Что-о-о…

— Алек Почта. Я был его другом. Алек Конноли. Он был моим настоящим отцом. Он вдул твоей пташке, Элис, когда та еще была девчонкой. Ивонна — твоя дочь, бедняжка, но я не твой сын, слава яйцам. — Я морщу нос от запаха. — Какой ты мерзкий!

Он пытается что-то сказать, но у него выходит только всхлип, глаза навыкате, он ловит ртом воздух. Я сваливаю оттуда нахуй, выхожу из палаты, шагаю по коридору и дальше на улицу. Пока иду в сторону парковки, на телефоне снова появляется связь, и я набираю номер Ронни. Я знаю, что он должен сегодня вернуться. Трубку поднимает его личный помощник.

— Офис Рональда Чекера.

— Это Терри. Где Ронни?

— Мистер Чекер не может сейчас разговаривать.

— Давай его сюда, черт возьми, живо, — говорю я. — У меня экстренная ситуация. Мне нужно на поле, а то я сейчас сойду с ума, сука.

— Должен вам сообщить, что мистер Чекер вынужден был остаться в Нью-Йорке по неотложному делу. Он не вернется в Шотландию до следующей пятницы.

— Бля… — Я вешаю трубку.

Потом вспоминаю о том, что рассказал мне Больной, и звоню Донне:

— Давай встретимся в центре.

— Я не могу, у меня здесь Кейси Линн, и потом, в центре сейчас будет куча народу, я туда не поеду.

Ну конечно, там же будет целая толпа придурков.

— Ладно, — говорю я.

Без кэба дерьмово, но если я поеду за ним в центр, то там и встану в пробках. Поэтому я звоню паре ребят-таксистов, и, к счастью, Блейдси оказывается неподалеку, он подбирает меня минут через пятнадцать на Кэмерон-Толл. Мы выезжаем на кольцевую, но до Брумхауза мы все равно добираемся целую вечность. Чувствую я себя сейчас крайне дерьмово. Может, во мне и нет ни капли ДНК этого старого ублюдка, но в нем теперь целых пол-литра моей. Меня могут засадить в тюрьму. Блейдси разглагольствует о матче, но я не слышу ни единого слова из того, что говорит этот бедолага, пока он меня не высаживает и я не расплачиваюсь. Странно, но, когда Донна открывает дверь, оказывается, что без макияжа она выглядит куда моложе, чем есть на самом деле. Мать права: я должен был лучше о ней заботиться.

— Только что ее уложила, — говорит она.

По крайней мере, сейчас она выглядит лучше, чем в прошлый раз. Цвет лица как будто стал лучше, да и она как-то собраннее. В доме гораздо чище, по углам не валяется всякий мусор, и никаких тебе подонков под дверью.

Я прохожу в спальню, Донна идет следом, и я вижу спящего в кроватке ребенка. Симпатичная малютка. Интересно, кто отец, теперь я и правда хотел бы, чтобы им был ублюдок Ренвик, тогда я бы смог стрясти с балбеса денег. Но нет, им окажется какой-нибудь никчемный донор спермы, вечно безмозглый чувак вроде тех придурков, что околачивались здесь в прошлый раз: наверное, такой же ебарь, как я. Я знаю, что не мне об этом говорить, но я должен что-то сказать, ради блага этой малютки.

— Думаешь, снимаясь в порнухе у Больного, ты подашь хороший пример этой крохе?

— Ты сам снимаешься.

— А что твоя мать об этом думает?

— То же, что и ты, наверное. Но мне нужны деньги.

Я не выдерживаю и выпаливаю ей в ответ:

— У тебя в этом городе складывается ужасная репутация!

— Такая же, как у тебя? — спрашивает она, упираясь рукой в дверной проем. — Думаешь, мне было приятно слышать об этом, пока я росла?

— Но теперь все изменилось! Я изменился!

— Да, потому что у тебя проблемы с сердцем! Бабушка мне все рассказала.

Я делаю шаг в ее сторону, а она стоит и моргает. Я останавливаюсь и оглядываюсь на ребенка.

Она отбрасывает с лица несколько прядей кудрявых волос — жест, знакомый с детства.

— Ты хочешь сказать, что перестал бы трахать всех подряд и завязал бы с порнографией по собственному желанию?

— Может быть… послушай…

— Нет, это ты, блядь, послушай, — говорит она, и ее лицо искажается. — Единственным твоим достоинством всегда было то, что ты не был лицемером. Теперь я даже этого не могу о тебе сказать!

— Ты сказала, что это из-за денег. Я могу дать тебе денег, и тебе, и девочке! — Вытаскиваю несколько купюр. — Это все только для того, чтобы привлечь мое внимание? Что ж, тебе это удалось, — бросаю я, а потом падаю на колени и начинаю ползти по полу в ее сторону. Я поднимаю на нее глаза, словно я ребенок, а она моя мать. — Пожалуйста, не делай этого.

Она выглядит взволнованной, но говорит:

— Поздновато ты спохватился! Тебе всегда было наплевать!