Турецкие письма

Уже примирились и христиане[535]. В начале этого месяца был заключен мир между венгерской королевой и французским королем; в этом мирном договоре венгерская королева уступила две или три провинции в Италии дону Филиппу[536]. Пускай мир будет долгим; правда, у королей обязательно получится какая-нибудь свара, которую они будут решать при помощи адвокатов-пушек. Мы же здесь живем тихо, наш султан любит мир, с соседями ладит, народ его любит. А коли кто-то ищет смуты и вылезает из кожи, он его немедля посылает в царство рыб, но без головы. Турецкими вельможами движет не любовь к родине, а всего лишь сумасшедшая жадность. Ежели тут восстанут янычары, их сразу усмиряют деньгами. Этот султан лишил головы своего кизляр-агу[537], у которого сокровищ было, как у князя, однако ему не сиделось на месте, и он принялся подстрекать людей против султана. Счастливее, чем кизляр-ага, никого не может быть в этом мире: ведь он постоянно на глазах у султана, он стережет его жен, он может собрать столько сокровищ, сколько хочет, хотя зачем ему, детей у него не может быть, жены ему совершенно не нужны, поскольку то, что является причиной такой нужды, у него отрезано ножом.

172 Родошто, 1748, 20 maji.

Милая кузина, вижу, ты устала читать в моих письмах про дождь, холод, жару и хочешь, чтобы я написал что-нибудь о турецком дворе, его обычаях, о том, как им управляют, как содержат. Все это хорошо и полезно, но тогда я должен был бы писать не письмо, а книгу. Вижу я, женщины умнеют со временем; добавлю, даже и о мужчинах это можно сказать, им тоже необходимо, чтобы время стало их учителем. Перед этим мы думали только о веселье, теперь хотим знать, какие обычаи господствуют в империи. Чем бы ни объяснялось такое изменение, я, милая кузина, должен подчиниться и выполнить твое желание, насколько мне это удастся.

Прежде всего, невозможно не удивляться тому, что великая эта империя держится столько времени, как невозможно не объяснять ее укрепление и прирастание посредством оружия, скорее Божией волей, чем способом правления или умом тех, кто ею правит. Мы не сможем думать по-другому, если посмотрим, как велика власть султана, которая часто лишена и разума, и высокой нравственности, однако речи и поступки его, пускай в них мало разума, являются законом и примером для всех. В Порте никому не помогут подняться к высшим должностям ни принадлежность к знатному роду, ни заслуги, — но одно лишь расположение султана. Чем уравновешивается такой странный обычай? Жестокостью наказания: того, кто вздумает подстрекать против империи, тут же убивают, и только это держит пашей в узде. Жестокость и насилие — такова натура турок. Способ правления они взяли из военного быта — и не изменили его ни на йоту; рабское повиновение стало их натурой. В этой великой империи необходимо сразу, в самом начале остановить того, кто против нее что-то затевает, и первое же подозрение должно караться казнью...[538] Ну вот, пока достаточно, в другой раз напишу больше или меньше. А может, ты хочешь, кузина, чтобы я тебе написал историю империи? Все равно доброго здоровья. Спокойной ночи! Кто это видывал, чтобы в мае месяце так много писали!

173 Родошто, 26 julii 1748.

Кузина, как мы, что мы? Водная наша почта идет очень долго. Ты пишешь, кузина, что с удовольствием прочитала мое письмо, где я рассказываю о жизни Порты, и просишь продолжать, потому как это тебе интересно. Я же всегда думаю о том, чтобы тебе угодить; так что начну не о господах, а о госпожах.

Ты знаешь, кузина, что турки с оружием в руках завоевали в Европе, Азии и Африке большие и богатые края, в которых султан стал полновластным и вечным властителем; но отсюда нужно вычесть имущество, принадлежавшее священникам и церкви, поскольку священники у них тоже любят богатство.