Турецкие письма

Кузиночка, письма твои я получил с большой радостью и нежностью. Только ты умеешь писать такими медовыми чернилами, больше никто. Да никто и не мог бы следовать примеру моей кузиночки, потому как в одном только нашем мизинчике ума больше, чем у других во всех костях. Мы тут живем тихо, проводим время, тянем время, как можем, всякое веселье обходит нас стороной. Да и зачем веселью дружить с изгнанниками, когда оно может найти других. У нас остаются только вздохи. Я уже столько вздыхал, что, кажется, другой аэр и не вдыхаю, всегда только тот, который весь состоит из моих вздохов. Коли Господу так угодно, пускай так и будет. Ты пишешь, кузина, чтобы я ответил на какие-то твои вопросы, и, чтобы провести время, задаешь мне много вопросов. Что за трудные задачи ты передо мною ставишь. Будь Константинополь безлюдной пустыней, я бы не спорил, но ты каждый день встречаешь там умных, знающих людей, — зачем же мне-то задавать эти вопросы? Да еще требовать, чтобы я не сердился. Да я и не смею сердиться, лучше подчинюсь, и пускай плохо, но отвечу. Эти глубокомысленные вопросы, если я правильно помню, таковы: всегда ли римский папа был главнее, чем константинопольский патриарх? Когда начинался Великий пост и надо ли было отслужить три мессы в ночь на Рождество, и с каких пор звучит в храмах орган? Я уж не удивляюсь, что ты задаешь эти вопросы мне: наверняка для того только, чтобы мне досадить. Но удивляюсь, откуда ты эти вопросы взяла.

Словом, мой ответ на первый вопрос короткий: по моему мнению, александрийский патриарх более ранний, чем константинопольский, и потому он должен был сообщать остальным патриархам, когда начинается Великий пост и когда справлять Пасху. И это он должен был сообщать им после Крещения, чтобы в восточных краях епископы в одно и то же время начинали пост и в одно и то же время справляли Пасху. Тогда не было столько календарей, как теперь. Но со временем императоры, особенно греческие, живя в Константинополе, поднимали своего патриарха все выше и выше, настолько, что назначали александрийским патриархом того, кого хотел патриарх константинопольский. Но и при всех этих возвышениях константинопольским патриархам долгое время и в голову не приходило считать себя подобными римским папам, как мы это видим на иных соборах, где папские послы всегда сидели на первых местах. Но со временем константинопольские патриархи по причине своего большого богатства стали такими важными и могущественными, что начали считать себя не ниже пап, но подобными им, и в конце концов богатство и власть так возвысили их, что один из них стал носить туфли такого цвета, какие позволялось носить только императорам. И император против этого не смел ничего сказать, потому как ежели бы сказал, то на другой день вылетел бы с трона; указать на это посмел бы только римский папа. Но надменный патриарх не внял указанию и предпочел поссориться с папой и отделиться от западной церкви, лишь бы не снимать императорские туфли. Начал этот разрыв Керуларий[285], а последующие его поддержали. Несколько раз собирались они вернуться к единству, но так и не вернулись, потому как по-настоящему не хотели этого. Когда у греческих императоров была нужда в поддержке папы, они соглашались на все, особенно когда турки стали подходить к Константинополю. Тогда сам император отправился к папе вместе со своим патриархом, и там они обещали все, что от них хотели, но, вернувшись и увидев, что помощи, о которой они думали, от папы ждать не приходится, император и патриарху разрешил не сдерживать обещания. Это точно, милая кузина, что римский епископ как в восточной, так и в западной церкви всегда был первым. Это яснее всего видно по соборам, куда патриархи приезжали с тремя или четырьмя сотнями епископов.