Тургенев в русской культуре

С последним утверждением не согласимся: конец тут есть, необратимый, безвариантный конец, – но прежде еще раз подчеркнем, что та же неоднозначность, что и в вопросах идеологических, сохраняется на протяжении всего рассказа в психологическом рисунке. Почему Лида настояла на отъезде матери и сестры? По причине «узости» и «догматизма»? А у нас есть уверенность в том, что художник действительно любит Женю? Он сам в этом уверен? Готов на своей любви настаивать? Бросается разыскивать пропавшую возлюбленную? И разве он не догадывался, чем все это кончится, когда после Жениных слов о том, что она расскажет о случившемся маме и сестре, «поплелся» обратно к дому и заведомо ностальгически вглядывался в него? А Женя – что знаем мы о ее чувствах? является ли любовью ее детское доверчивое восхищение художником? А Лида – она сломала Жене жизнь или спасла ее от неминуемой дальнейшей двусмысленности, неловкости и ненужных страданий? Она действовала из соображений целесообразности или к этим соображениям примешивалась ревность? И не ее ли «жестокое» решение вознесло эту историю к лирической пронзительности в финале?

Из «Дома с мезонином» невозможно извлечь мораль. Чехов не терпел категоричности и однозначности. И критику не любил за то, что от нее «воняет назойливым, придирчивым прокурором» [ЧП, 5, с. 22]. «Зачем Скабичевский ругается? – изумлялся и протестовал он. – Зачем этот тон, точно судят они не о художниках, а об арестантах? Я не могу и не могу» [там же, с. 173].

И пафос, в котором неизбежно есть категоричность, Чехову был чужд, за что его и обвиняли в «обывательски-узком кругозоре»: «Почти все его герои, – писал М. Неведомский, – именно этим отсутствием пафоса и характеризуются, это их проклятье, причина их несостоятельности, их нежизнеспособности»[379]. Однако, по Чехову, наоборот, нежизнеспособен, или непродуктивен, или просто неприятен именно пафос.

«Такие женщины воображают, что будут любить вечно, и отдаются с пафосом», – говорит один из героев «Рассказа неизвестного человека» о Зинаиде Федоровне. Пафосная линия поведения, пафосная установка на необыкновенность и убивает в конечном счете эту наивно-беззащитную женщину. В образе Лидии Волчаниновой есть уравновешивающая симметричность относительно героини «Рассказа неизвестного человека»: Зинаида Федоровна витала в облаках, не очень понимая сама, чего хочет, Лида занята конкретными полезными делами – «чумичкой горшки моет». Но и в том, и в другом случае есть категоричность, чрезмерность, а значит, по Чехову, перебор, пафос. В конце концов неважно, чем конкретно занимается человек – служением великой идее или организацией швейной мастерской (подобную затею Лики Мизиновой Чехов очень одобрял) – важно сохранять чувство реальности, чувство меры и – чувство справедливости. На последнем Чехов особенно настаивал, полагая, что справедливость «для объективного писателя нужнее воздуха» [ЧП, 4, с. 273].

И это чувство справедливости победило его собственное изначальное предубеждение против тургеневской девушки – начав в «Попрыгунье» с пародии, затем, в «Рассказе неизвестного человека», смягчив пародийность сочувствием, он в конце концов признал обаяние этого удивительного, редчайшего «культурного продукта» и в «Доме с мезонином» создал исполненный щемящей поэзии, ностальгический и очень неожиданный образ.

Смена названия – «Моя невеста» на «Дом с мезонином» – и в данном случае, как и в случае «Попрыгуньи», важный указатель: не Мисюсь и не Лидия по отдельности, а весь этот усадебный поэтический мир в целом притягивает художника, влюбляет в себя, а в конце концов отторгает тоже весь, целиком. С момента первого появления сестры Волчаниновы неизменно даются в паре и на контрасте, между ними вроде бы нет ничего общего, кроме родства, и в то же время они в сюжете рассказа неразлучны: даже если одна из них находится «за сценой», о ней обязательно заговаривает другая и художник непременно вспоминает Лиду, когда он вроде бы занят только Женей. При всей своей разности (Женя – «чистая поэзия», Лида – «деятельное добро»), сестры Волчаниновы составляют неразрывное единство: на фоне этого дома и сада, рядом с простодушной любящей матерью, в контексте умных и острых разговоров – не порознь, а вместе! – являют они собой «тургеневскую девушку», которой невозможно не любоваться, в которую можно и должно влюбиться, но – слишком идеальную, чтобы на ней можно было обыденно, буквально – без Болгарии – жениться.

Не мог художник последовать за Женей, потому что целенаправленной страсти по отношению к ней у него совершенно очевидно не было и без Лиды, вне поэтической рамы дома с мезонином Женя утратила свою притягательность. И Лида без Жени, в опустевшем доме, со своей диктовкой-издевкой, больше не нужна, не интересна.