Тургенев в русской культуре

Этим же теплым чувством проникнуто письмо Полонскому 1898 года, написанное во время пребывания Толстого в селе Гринев– ка «на голоде»: «Живу я теперь у второго сына и занимаюсь распределением помощи нуждающимся крестьянам и Чернского и Мценского уезда, на границе кот[орого] я живу в 7 верстах от Спасского, через к[оторое] часто проезжаю, т[ак] к[ак] самая большая нужда в деревнях, окружающих Спасское. Очень приятно было узнать, что крестьяне в имении нашего друга были так хорошо наделены землею, в особенности в сравнении с окружающими, что нужды там нет. Проехал я через сад, посмотрел на кособокий милый дом, в кот[ором] виделся с вами последний раз, и очень живо вспомнил Тургенева и пожалел, что его нет. Я уже лет на пять пережил его» [Толстой, 71, с. 366].

Почти десять лет спустя, 7 сентября 1907 года, – Толстому 79 лет, он уже на пятнадцать лет «пережил» Тургенева, со смерти которого прошло 24 года, – Гольденвейзер записывает следующий разговор:

«– Я его любил, – сказал Л. Н. о Тургеневе.

Софья Андреевна сказала, что Тургенев очень любил Льва Николаевича.

– Нет, наоборот, – возразил Л. Н. – Он скорее любил меня как писателя. А как человек я не встречал в нем настоящей теплоты и сердечности. Да он и никого так не любил, кроме женщин, в которых бывал влюблен. У него не было никого друзей»[402].

Удивительно: с одной стороны, здесь в очередной раз высказано то, что Тургенев когда-то назвал возвратным ощущением (в данном случае, судя по всему, всплывшая со дна души обида); с другой стороны, то же самое («У него не было никого друзей») с бо́льшим на то основанием можно сказать – и сказано было Мережковским – о Толстом: «В жизни Л. Толстого поражает особое одиночество, не то, которое свойственно гениям, а иное, земное, житейское, человеческое. Он приобрел себе почти все, что может человек приобрести на земле, – кроме друга. Его отношения к Фету нельзя назвать дружбою: он смотрит на него слишком свысока. Да и мог ли Фет быть другом Толстому? Это скорее приятельство двух барских, помещичьих семей – не более. Всю жизнь окружают его только родственники, поклонники, наблюдатели или наблюдаемые и, наконец, ученики – последние, кажется, дальше всех от него. И с годами увеличивается в нем эта слишком благоразумная, расчетливая замкнутость, бережливость сердца, совершенная неспособность к дружбе»[403].

На это обстоятельство – отсутствие равновеликого друга в жизни Толстого – обратил внимание его сын, Лев Львович Толстой: «…не объясняется ли еще и самый характер мысли отца, даже его крайности, всё его миросозерцание, отчасти тем, что он был, как мужской ум, одинок и совершенно свободен от того строгого, неумолимого судьи, каким всегда бывает искренний ум близкого старшего родственника или хотя бы такого же сверстника?»[404]

Старшим другом с другим складом ума – единственным равновеликим Толстому товарищем и собеседником, горячо заинтересованным в нем самом, безмерно ценившим его талант – был Тургенев. Об этом очень хорошо написал Мережковский:

«Один только раз судьба, как бы желая испытать его, послала ему достойного великого друга. И он сам оттолкнул его или не сумел приблизить. Я разумею Тургенева.

Их отношения – одна из труднейших и любопытнейших психологических загадок в истории русской литературы. Какая-то таинственная сила влекла их друг к другу, но, когда они сходились до известной близости, – отталкивала, для того, чтобы потом снова притягивать. Они были неприятны, почти невыносимы и вместе с тем единственно-близки, нужны друг другу. И никогда не могли они ни сойтись, ни разойтись окончательно»[405].

В этих схождениях-расхождениях, в притяжении-отталкивании, в абсолютной необходимости друг для друга и невозможности гармоничного сосуществования – не только личная судьба двух национальных гениев, но и судьба, и биение мысли, и художественные искания, блуждания, озарения русской литературы и – шире – самой России.

В дневнике последнего секретаря Толстого Валентина Федоровича Булгакова есть, в числе других, такая запись от 19 мая 1910 года:

«День прекрасный, только немного жаркий. У нас с Душаном старичок ямщик, мценский мещанин, который, как оказалось, знал И. С. Тургенева: он, по его словам, возил Тургенева из Мценска в Спасское-Лутовиново.

– Старичок, давал книжки, – только и мог, к сожалению, рассказать о Тургеневе ямщик.

Да, мы проезжали “тургеневские” места: Мценский уезд Орловской губернии – тургеневский уезд. Здесь он жил, здесь копил материалы для “Записок охотника”. И с радостным волнением смотрел я на расстилавшиеся передо мною леса и поля. “А впереди, – думал я, – едет Толстой”.

Русская литература! – никогда я не в силах быть равнодушным к тому, что имеет к ней отношение»[406].