Тургенев в русской культуре

Инвариантная ситуация романа Тургенева – это трагическая ситуация неизбежной потери. Но из плана дальнего – онтологического – она переводится в ближний – план судьбы героя.

Примечательно, что финалы романов Тургенева, несмотря на очевидность трагической авторской интенции в целом, во многом неожиданны фабульно. Лизин монастырь, смерть Инсарова, смерть Базарова, особенно два последних события противоречат начальному посылу характера и судьбы героя. Правда, сама неожиданность здесь концептуально значима и в этом смысле закономерна: человеческая жизнь, по Тургеневу, не зависит от субъективных человеческих намерений, расчетов, планов и даже от объективного (в глазах окружающих) масштаба и значения личности героя.

У Достоевского наоборот: финалы или ключевые события его романов заданы изначально и многократно предсказаны. Первая часть «Преступления и наказания» – своеобразный план-конспект романа в целом. Нож Рогожина мелькает как предположение-прогноз в первой части «Идиота». Убийство Федора Павловича Карамазова – отправная точка и событийный нерв романного сюжета, притом что происходит оно в книге восьмой из двенадцати, в главе с символическим названием «В темноте» и как событие спрятано, дано намеком, ибо метафизически уже давно, еще при жизни Федора Павловича, есть факт несомненный и необходимый. Но в романных итогах «Преступления и наказания», «Подростка», «Братьев Карамазовых» («Идиот» и «Бесы» решены по-другому, во многом «по-тургеневски») нет замкнутости, завершенности, исчерпанности. Эксперимент окончен – жизнь продолжается. Это сформулировано в самом «Преступлении и наказании» напутствующим Раскольникова на преодоление случившегося Порфирием Петровичем: «отдайтесь жизни прямо, не рассуждая; не беспокойтесь, – прямо на берег вынесет и на ноги поставит». Исходя из этой сюжетной логики и делает свой вывод о смысле романов Достоевского Бахтин: «ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди»[114].

Вот этого впереди в романах Тургенева нет. Как нет открытого финала, нет романной незавершенности. Все кончено, все окончательно. Или – «догорай, бесполезная жизнь», или – ритуальный жест в сторону «жизни бесконечной», которая дальше и больше земного понимания, а здесь, на этой земле, под этим небом больше нет и никогда не будет – непоправимая и невосполнимая потеря! – именно этого, незаменимого «страстного, грешного, бунтующего сердца».

Базаров, вырастающий к концу романа в фигуру трагического масштаба, сопоставим в этом плане в творчестве Достоевского только с князем Мышкиным. Оба, оказавшись лицом к лицу с безжалостным роком, вступают с ним в неравный поединок и, зная его неотвратимый исход, пусть на мгновение, становятся вровень с противостоящими им слепыми силами судьбы. Но тургеневский «мирный» роман «Отцы и дети», выпестовавший в своих недрах трагического героя, романом– трагедией не является, как, на наш взгляд, не является таковым в конструктивно-жанровом плане роман «Идиот».

§ 5

И Тургенев, и Достоевский работали в жанре идеологического романа, но при этом создали две принципиально различные его жанровые модификации (формы): идеологический роман-как-жизнь и идеологический роман-эксперимент.

Как показал анализ, в центр обеих романных форм поставлен герой– идеолог (или объект идеологического воздействия) и идеологическая полемика занимает чрезвычайно важное место в сюжете произведения, при этом роман Тургенева – это испытание личности на ее состоятельность в целом, в то время как роман Достоевского – проверка способности героя перетащить на себе сочиненное им преступление.

В художественных системах обоих писателей соотношение героя и идеи играет структурообразующую роль, но при этом по-разному проявляется:

– у Тургенева идеология и психология не связаны между собой неразрывной причинно-следственной связью, некоторые «нигилистические» высказывания Базарова ситуативны, контекстуальны, то есть не подлежат абсолютизации в качестве идеологических тезисов, более того – опровергаются поведением героя; у Достоевского психология – следствие и одновременно первопричина идеологии, герои-идеологи «рождены» из идей, сформированы идеями, причем эти идеи не только не ситуативны – они неизменны и, как правило, не подлежат корректировке на протяжении всего произведения;